Мир на костях и пепле (СИ)

«Ты должна быть сильной, — говорил он, поглаживая меня по голове. — Это поможет тебе со всем справиться». Поэтому он научил меня охотиться и выживать в сложных обстоятельствах.

Я не перестала слышать эту фразу даже когда отец погиб. Жители Шлака, продавцы в Котле, бывшие знакомые мамы и шахтеры, знавшие нас, все повторяли вновь и вновь, что мы с Прим должны быть сильными.

Прощаясь перед 74 Голодными Играми, практически все просили лишь об одном: «Будь сильной». Это же я слышала потом от Хеймитча и Цинны. Они все ожидали, что я справлюсь с испытаниями, а я никого не хотела подвести. Согласившись стать Сойкой-Пересмешницей, я будто дала обещание целой стране, что буду бороться до последнего, чего бы это мне не стоило. Теперь уже каждый человек вокруг ожидал от меня того же, что и отец когда-то в детстве.

Но правильно ли я поняла, что значит быть сильной на самом деле?

Ведь для меня это означало быть закрытой, упертой, где-то даже наглой, откровенно отчаянной и бесстрашной хотя бы внешне, ведь внутри все иногда трепетало от паники. А еще это означало не показывать своих чувств и слабостей никому и брать на себя ответственность даже за то, что зачастую казалось не по плечу.

Но сейчас, разговаривая по телефону с Энни Крестой, а точнее с Энни Одэйр, я впервые задумываюсь о том, что, вероятнее всего, заблуждалась всю жизнь. Иначе как еще объяснить происходящее? Жизнь отобрала у этой девушки все до последней нитки, но вместо того, чтобы раскиснуть и вынуждать окружающих носиться с собой, она решила, что должна пройти через это, каким бы тяжелым не был путь. И, более того, после терапии в Капитолии Энни взяла под крыло Пита и Джоанну, хотя этого от нее даже никто не ждал. Она раньше остальных в клинике решила вернуться в свой дом, чтобы готовиться к рождению ребенка. Ребенка, который никогда в жизни не увидит своего отца…

И как при этом не возненавидеть весь мир, так еще и остаться таким открытым и искренним человеком, если не будучи чертовски сильной?

Вероятно, я не знаю никого сильнее Энни, о чем не без восхищения говорю ей, на что она лишь смеется в ответ.

Разговаривать с ней оказывается на удивление легко даже мне, а раздражение, которое раньше возникало постоянно, теперь вызывает только чувство стыда. Мы обсуждаем наше здоровье, доктора Аврелия, отстраивающиеся дистрикты и мою маму, которую она частенько видит в больнице. Еще я спрашиваю про ее беременность, которая, по словам Энни, протекает гораздо лучше, чем ожидалось, за исключением бессонницы, ставшей настоящим испытанием.

— Я и раньше частенько не могла подолгу уснуть, но теперь это вообще проблема, — жалуется она. — В самом начале врачи говорили, что это связано с гормонами, теперь же объясняют все пережитым стрессом. Как бы там ни было, остальные анализы почти в порядке, так что причин для беспокойства нет.

Я вспоминаю, что мама во время беременности Прим тоже не могла уснуть, и отец даже собирал для нее какие-то травы. Обещаю посмотреть, что это за растения в нашей семейной книге, а Энни говорит, что в случае чего спросит мою мать при следующей встрече. Впервые за долгое время снова испытываю болезненную обиду за то, что она настолько отдалилась, буквально открестилась от меня, но делиться этим ни с кем не собираюсь. Тем более мне не привыкать.

И, конечно же, мы обсуждаем Пита. Говорить о нем мне тяжелее всего.

— Пит мне много рассказывает о тебе. О вашей жизни, — будничным тоном делится Энни, а я чувствую, как расплываюсь в глупой улыбке.

— Что рассказывает?

— Да просто о том, как отлично вы проводите время. Его очень радуют твои успехи, а еще он даже не надеялся, что вы сможете так близко общаться. Я в этом никогда не сомневалась, но он же ведь такой упертый. Зато теперь у меня есть отличная возможность напоминать, что я всегда права, — смеется она.

— Он не зря сомневался. Мне до сих пор кажется, что все настолько шатко, что может рухнуть в один момент.

— О чем это ты?

— Да даже о сегодняшней ссоре! — говорю я, ожидая ответа, но Энни молчит. — Вы не говорили об этом?

— Ты можешь не верить, но мы никогда не обсуждаем что-то совсем личное. Тем более, если это касается только вас двоих, — это меня искренне радует, потому что всегда было некомфортно представлять, как они в красках разбирают наши разговоры и разногласия, будто кто-то подсматривает за чем-то почти интимным. Так что теперь я чувствую облегчение и даже благодарность. — Сильно поругались?

— В общем-то, нет. Ничего особенного в этой ссоре не было. Меня больше волнует то, что к ней привело. И как раз об этом я и хотела поговорить с тобой, — набираю в грудь воздуха, снова испытывая неловкость. — Он постоянно говорит, что боится мне навредить.

— Но ведь этот страх не беспочвенный, Китнисс. Прошло совсем немного времени, поэтому…