Мир, в котором я теперь живу (СИ)

После этих моих слов отец отшатнулся от меня, как будто я его ударил. В общем, я вылетел оттуда, как ошпаренный, не разбирая дороги, и пока бежал до своей комнаты, четко осознал две вещи: я ненавижу свою внешность, и я ненавижу мужеложство. Но свое к нему отношение мне пришлось, не то чтобы скрывать, скажем, так – не афишировать, поскольку у всех остальных было противоположное мнение на этот счет. Хотя, скрыть это у меня не всегда получалось.

Два года спустя, накануне сражения, я специально попросил отца поставить меня и моих орлов против… сейчас бы их назвали элитным подразделением спецназа. В общем, это был отряд противника, сплошь состоявший из мужчин-любовников. Отец подумал тогда, что я хочу отличиться – доказать ему и всему миру, что крутой. Поколебался, конечно (все-таки, это было рискованно), но, в конце концов – согласился.

Мною же двигало совершенно другое – мне хотелось, если и не кому-то, то хотя бы себе самому доказать, что эти любители мараться в дерьме ничем не превосходят как воины тех, кто к этому не склонен, а если и склонен – то не в такой степени.

Первый и единственный раз в жизни я испытывал удовольствие, убивая людей, так, что ужаснулся сам себе, когда закончилась битва. Правда, потом до меня дошло, что как людей я их даже не воспринимал, скорее – как какое-то явление, которое ненавижу. Но что вытворяли они! Даже не знаю, как это назвать. Помню, всадил в одного меч. Он посмотрел, сначала на меч в своем теле, потом – на меня, и сказал: «Жаль. Тебе бы понравилось со мной, красавчик, я ласковый… был». Сказал – и умер. Вот как можно думать о заднице, даже подыхая? Но что-то я отвлекся.

В общем, после того, как я так неудачно нарвался на пьяного отца, мне хотелось только одного: чтобы отец проспался и наутро ничего не помнил. Но, к сожалению – он помнил. С того дня он как будто избегать меня стал. С одной стороны, мне было жаль, что его отношение ко мне изменилось таким вот образом, а с другой – я был только рад этому, рад, что он меня избегает.

Однажды, спустя примерно месяц, ко мне прибежала мать, вся в растрепанных чувствах, стала нервно ходить по комнате и говорить что-то о том, что отец, похоже, заболел какой-то неведомой болезнью – по-другому, она объяснить это не может. Я встревожился, конечно, и спросил, что случилось. Мать развернулась ко мне на ходу и сказала:

«Ты не поверишь! Он уже месяц как в рот вина не берет. Но это что! За целый месяц он никого не трахнул – ни женщину, ни мужчину, вообще, один спит. Представляешь?».

Я ничего не сказал, но, наверное, как-то так изменился в лице, что мать посмотрела на меня – и все поняла. Это был первый раз, когда она разрыдалась передо мной. Потом она плакала, лишь провожая меня на войну. И уже не стесняясь – ни меня, ни других. Честно говоря, когда она начала поливать слезами мои колени, в первый момент я растерялся.

«Только не говори мне, что этот козел посмел… что он с тобой… что он тебя… Не говори, не делай этого со мной! Я сдеру с него кожу живьем! Я заставлю его сожрать собственный член!».

В общем, убедить мать в том, что отец меня по пьяни просто перепутал с кем-то, мне не удалось, как ни старался. Удалось убедить, что он был пьяным до состояния нестояния – и на том спасибо. Она успокоилась как-то резко, вытерла слезы и сказала:

«Пускай он поглумился над моей любовью к нему – пускай! Но поглумиться над моей любовью к тебе – я ему не позволю. Он не отступится – и я не отступлюсь. Я хочу, чтобы ты знал: если для того, чтобы остановить, мне придется его убить – я его убью».

Знаешь, моя мать была из тех женщин, которые любят в жизни лишь раз. После того, как у нее не вышло ничего с отцом – мужчины как будто перестали для нее существовать. Ну, она думала, наверно: если этот оказался таким – чего же ожидать от других? И в этом тоже я не понимал отца – как можно не оценить по достоинству такую женщину? Как можно не потерять от нее голову настолько, чтобы все твои чувства и желания не сосредоточились на ней одной?

Может из-за того, что она так сказала тогда, мне много лет не давал покоя вопрос: причастна ли мать к смерти отца? И дело не в том, что я хотел осудить ее или оправдать, я бы ее не осудил – в любом случае. Честно говоря, сам не знаю, почему для меня это было важно.