Мир, в котором я теперь живу (СИ)

Но, вопреки ожиданиям матери, на протяжении последующих четырех лет отец больше не предпринимал попыток приблизиться ко мне с такими намерениями. Может это объяснялось тем, что с того дня, как мать узнала об этом, верные ей люди чуть ли не по пятам за мной ходили. Они, конечно, старались казаться незаметными, но я все равно замечал… иногда. А может, отец просто пытался бороться со своей, гм… страстью, потому что понял, что я скорее сдохну, чем уступлю ему. И если бы не эти его непонятные, болезненные взгляды, которые я, пусть не часто, но все же ощущал спиной, вполне можно было бы прийти к выводу, что тогда отца просто переклинило по пьяни. Однажды до меня дошел слух, что он поднял руку на любовника, чего с ним отродясь не бывало (в делах эроса отец был искусителем, а не тираном, и гордился этим), и я понял, что у него сдают нервы.

Развязка этой истории произошла за несколько дней до свадьбы моей младшей сестры, к тому времени мне уже исполнилось двадцать лет. Я вымахал почти на голову выше отца, раздался в плечах, одним словом – впечатления нежного юноши никак не производил. В общем, ко мне подошел один из караульных и сказал, что меня хочет видеть отец. Ни о чем таком не подозревая, (несмотря на то, что прежних задушевных отношений между нами уже не было, все эти годы мы с ним общались более или менее нормально, особенно – по делу) я отправился к отцу. Когда я вошел, он стоял спиной к двери, но, почувствовав мое присутствие, обернулся. Не то, чтобы мне стало страшно при виде его лица, но не могу сказать, что не проникся. Решительный человек, измученный внутренней борьбой, доведенный до крайности – зрелище не для слабонервных. Когда он заговорил, его голос звучал глухо:

«У меня к тебе будет только одна просьба: не воспринимай то, что я тебе скажу, так, как будто я ищу себе оправданий. Не думай так обо мне – и так мерзко! И тем более – мне не нужна твоя жалость. Не смей меня жалеть! Считай, что сейчас с тобой говорит твой царь. И если бы тебе было не двадцать лет, а хотя бы двадцать пять, я бы просто покончил с собой – и этого разговора не случилось бы. Несмотря на твой ум, храбрость, силу, волю, я бы даже сказал гениальность, двадцать лет – это слишком мало… С самого детства меня учили, хоть никто и не думал, что я когда-нибудь стану царем: царь – это все равно, что отец. Только отец не для семьи, а для народа. И царь в ответе за свой народ – за его благополучие, за его выживание. Ты знаешь об этом – я сам так тебя учил. И нет ничего страшнее для народа, чем обезумевший царь. В последние дни я ловлю себя на том, что схожу с ума – в прямом смысле этого слова. Я знаю: то, что произошло со мной – ненормально. Любить так мужчину – мужчина не должен. Но, тем не менее – это со мной случилось. В общем, выбирай: либо ты придешь ко мне сам, по собственной воле – либо это сделает твой друг. Не думаю, что он откажет своему царю. Раньше, когда кто-то из мужчин, с которыми я делил ложе, привязывался ко мне слишком сильно и переставал обращать внимание на женщин, я чувствовал в этом свою вину, и долгое время к мужчинам вообще не прикасался. Сейчас я тебе обещаю – я сделаю все, чтобы именно так и случилось. Сделаю, несмотря на то, что, по большому счету, твой друг меня не интересует. Он хоть и красивый парень, да только красота, сама по себе, давно мне приелась. Со своей стороны, могу тебе пообещать – я не сделаю с тобой ничего такого, о чем ты сам меня не попросишь. Я хочу не столько обладать тобой, сколько дарить тебе наслаждение: зацеловать, заласкать до потери сознания – вот чего я на самом деле хочу. Мне кажется, что величайшее в своей жизни удовольствие я испытаю – подарив его тебе. Даже если это будет просто ласка».