Мир вашему дому

Он отвернулся к реке и старался сосредоточиться взглядом на густой траве, что росла со дна от берега чуть не до середины речки.

— Папа, — сказала дочь, не вставая. — Нам было хорошо вдвоем. Я не хочу, чтоб нас было трое. Не хочу…

— Я бы хотел, чтоб нас было четверо.

— Робка такой же мне товарищ, как Таня, Айсылу, Света. Они придут и уйдут.

— Хорошо, дочка. Нас будет двое. Я ничего не решил, я только хотел посоветоваться с тобой, как с близким человеком.

Он ощутил на ладони ее мокрое лицо.

— Нам пора идти, — сказал он, вставая, и бережно поднял дочь за плечи.

Они взошли на берег, отец обернулся и долгим взглядом обвел речку, противоположный берег, леса и узкое поле, где трактор проворно сбивал желтую кучу соломы в аккуратную скирду.

На полянке отец сам взял руку Гульшат в свою и заговорил горячо и быстро:

— Люди и в старые времена чувствовали так же тонко, как и мы. И воевали они не из одной алчности или кровожадности, а в силу обстоятельств, которые были выше их. Они своей кровью, страданиями возносили человеческое общество к нашему дню. Они хотели и умели создавать великие вещи. Они любили все прекрасное на земле, свой мир и солнце не меньше, чем мы… И в древние времена умел любить человек. Еще как умел!

Отец замолчал. Успокоившись, заговорил тихо, будто себе:

— В конце седьмого века жил в Херсоне свергнутый и изгнанный с престола византийский император Юстиниан Второй. Он был молод, любил жизнь и остро тосковал по родине и покинутым друзьям. Вечерами он бродил по берегу моря, глядел на возвращавшиеся рыбачьи лодки и вспоминал о земле, что лежала за синим горизонтом. Изредка в город заходили купеческие суда, с них спускались нарядные византийцы в дорогих одеждах. Юстиниан заговаривал с ними, жадно ловил новости. Как-то украдкой ему передали записку, в ней константинопольский друг ободрял бывшего императора и писал, что сторонников у него много и надо терпеливо ждать, готовить удачу. Юстиниан воспрял духом и, повеселевший, усмирял нетерпеливое сердце, с презрением проходя мимо глумившихся над ним херсонцев. «Что ты глядишь в море? — спросил его однажды один из местных жителей. — Лучше бы женился, развел виноградник и давил в свое удовольствие вино. А, ваше императорское величество? — Юстиниан, опустив глаза, слушал подвыпившего херсонца, у которого от сытной жизни лоснились щеки. — И невесту мы бы тебе подыскали царских кровей. У нашего соседа, могущественного властителя хазар Ибузира Глявана есть хорошенькая сестренка, царевна. Тоже глядит в море, ждет чего-то. Вот и поглядывали бы вдвоем, ха-ха!» Юстиниан плотнее завернулся в плащ, в бессильной злобе сжимая рукоять короткого меча, и молча прошел мимо тучного остряка. «А то женился б на хазарке! — кричал ему вслед херсонец. — И тебе, и нам бы поменьше беспокойства. Глаза-то проглядишь!..»

Но нарядные византийцы, сходившие с кораблей, уже с таким почтением кланялись Юстиниану, что херсонцы встревожились. «Нам смуты не надо! — сказали они. — Приплывет сюда византийский цезарь, приведет флот и войско, беды не миновать. Отправим-ка лучше ему Юстиниана, пусть они в Константинополе меж собой еще раз поговорят, может, поладят, может, подерутся — это их дело. Мы встревать не будем». Верный человек предупредил Юстиниана, и он ночью бежал в хазарскую крепость. Каган любезно встретил изгнанника. Скоро Юстиниан увидел царевну. Не красота хазарки поразила его — красавиц много видел он и на своей родине. Он увидел на ее лице доброту и сострадание, извечно присущие женщинам, когда они встречают на своем пути гонимых и преследуемых людей. Изгнанник был к тому же молод и хорошо сложен. Он говорил мягко и красиво и ходил быстрым, упругим шагом. Вокруг царевны мельтешили молодые сородичи кагана, грубые, резкие люди, изъяснявшиеся больше жестами, ненасытные в утехах и неприлично много поглощающие пищу и вино на семейных трапезах. Царевна бледнела, когда на нее смотрел молодой византиец, и боялась теперь только одного: вдруг этот молчаливый, все время о чем-то думающий человек так же внезапно исчезнет, как и появился.