Мир вашему дому

Каган хитро усмехнулся, выслушав влюбленную сестру. «Он мне сказал то же самое, — властитель задумался. — Но что скажут там, за морем? Не хватало мне еще поссориться с Византией, когда мои руки связаны арабами. Ну что ж… Ты согласна, как того требуют законы византийцев, принять христианство?» — «Согласна, брат», — ответила царевна. И скоро она, откинув свое языческое имя, уже Феодорой уехала с мужем в крепость Фанагорию. Счастливые молодожены поселились на берегу моря, но Юстиниан вскоре снова с надеждой и тоской стал глядеть в сторону родины, туда, где вечерами уходило в море солнце. Нарядные византийцы плыли к нему и без утайки встречались в доме зятя хазарского властелина. Византийский цезарь встревожился не на шутку и попросил кагана выдать ему Юстиниана живым или мертвым. «У нас один враг, — сказал он через своих послов, — это воинственные мусульмане, что несметно идут из своих пустынь. Их тела и души закалены постом и молитвами, они сметают и жгут все на своем пути, они хотят пройти мечом до Урала и студеных, северных морей. Они уничтожат меня и тебя, от народов наших не останется ничего, кроме могил и глиняных черепков. Так неужели мы поссоримся и ослабим наш союз из-за одного византийца, что сеет смуту в моем государстве?» Каган не ответил послам, он уединился и думал в своем дворце, даже красивых полонянок, что прислали ему ханы с Кавказа, он не принял. Наконец послал он в Фанагорию своего человека и правителя Боспора со стражей, приказав им убить византийца. Феодора разгадала коварный замысел брата. «Беги, мой муж! — сказала она Юстиниану. — Я буду ждать тебя, покуда в небе горят звезды, покуда я смогу дышать. Беги!..»

Юстиниан, сдерживая гнев и отчаянье, уплыл ночью в море на рыбачьей лодке. Он оглядывался на темный таманский берег, ловил глазами звезду, что светит ярче всех и которой поклоняются влюбленные, и знал, что в эту минуту на нее смотрит и его юная жена. Семь долгих лет ярко горела звезда любви для Юстиниана и Феодоры, ни на миг не разлучая их, но и не соединяя. Семь долгих лет море разделяло их, и Юстиниан, борясь за свой утраченный престол, искал не только власть, но и свою царевну. Победителем въехал Юстиниан в родной Константинополь и при ликующих криках друзей и единомышленников уселся на вновь обретенный трон. Уладив срочные дела государства, Юстиниан собрался ехать за своей женой. Помня вероломство кагана, он снарядил большой флот и поплыл через море. Каган, пышно встретив его, напомнил: «Не я ли приветил тебя, чужестранец, семь лет назад, одного, беззащитного. Зачем ты пугаешь меня своим флотом? Твоя Феодора стала плоха зрением: днем глядит за море, ночами что-то выискивает на небе. Моя сестра подарила мне племянника, а тебе сына. Звать его Тиверием. Бери их, цезарь, увози к себе домой. И помни: совсем невмоготу стало от мусульман на твоих и моих границах».

Юстиниан отплыл в тот же день в море со своей семьей. Маленький сын стоял на корабле между мамой и могущественным отцом и смотрел на приближавшуюся новую родину. «Я б тебя ждала, даже если б погасла наша звезда, — шепотом призналась Феодора. — А ты?» Византиец обернул к жене усталое, изможденное лицо и ответил: «Так много было вокруг врагов, которые гонялись за моей жизнью, как голодные собаки, что мои друзья не устают удивляться, откуда я черпал свои силы, из какого тайного колодца… Если б даже погасли все звезды, арабы завоевали мир и прогнали людей к студеным морям, и тогда бы я пересек море вплавь и нашел тебя…»

Этой истории скоро будет тысяча триста лет, но она волнует меня так, будто случилась в прошлом году, — сказал отец доверительно.

Темнота обступила их так плотно, что Гульшат не различала в лесу отдельных деревьев. Она взялась за руку отца, который безошибочно угадывал невидимую тропку. Тот замолчал, будто в классе, ожидая вопросов. Но Гульшат затихла.

* * *

Они легли спать рано и встали на рассвете. Утром отец с дочерью попрощались с родственниками и уехали на попутной машине из этого глухого лесного угла. Гульшат расставалась с родиной матери легко, без сожаления, отец же молчал и смотрел на узкую избитую дорогу без выражения на лице. На мостике через речку он ожил, всматриваясь в бетонные плиты, наверно ища и не находя следов старого свайного моста, каким он помнил его много лет назад.

Отец выглядел постаревшим, будто пробыл в этих лесных краях лет пять, не меньше. Больше он ни о чем серьезном с Гульшат не говорил.

Увидев белую двенадцатиэтажную башню своего дома, выходившего задней стеной в парк, Гульшат обрадовалась и побежала вперед. Отец видел, как к ней выбежал из подъезда Робка, в очень тесных джинсах и короткой рубашке, и властно положил руку ей на плечи. Гульшат резко отбросила руку и сказала парнишке что-то хлесткое, злое. Робка, будто обжегшись, отшатнулся, долго смотрел ей вслед и, сникнув, поплелся мимо дома в парк.

ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ