Мир внутри

После мы отправились путешествовать в парк Победы. Испытывая при этом странную, верно, для нас обоих, эйфорию от похода по давно знакомым местам, дядя Миша назвал это возвращение к истокам и еще как-то я не запомнил в точности; мы бродили среди танков и пушек времен Великой Отечественной, я забирался на каждый, он фотографировал меня., не жалея выданной газетой пленки и подробно рассказывал о достоинствах и недостатках того или иного стального монстра. Не понимая и половины, я с увлечением слушал его повествование; вскоре к нам присоединился ветеран той войны, они заспорили, но вскорости сошлись на чем-то, дядя Миша попросил рассказать его о битве подо Ржевом, и сфотографироваться на фоне тридцатьчетверки. И то и другое фронтовик выполнил охотно, жалея лишь, что его рассказ вряд ли будет напечатан, мой сосед пообещал клятвенно, и обещание сдержал, за что в итоге получил нагоняй из райкома. История нашей Победы тоже была сакральной, как и сейчас, документы засекречены, а воевавшие позабыты, и никто не смел оспаривать ни причин, ни хода, ни итогов. Ни тогда, ни сейчас.

Та прогулка, первая в длинном списке, помнится мне и по сей день. И хоть от нее не осталось уже никаких вещественных воспоминаний, все карточки, что принес дядя Миша, я оставил в прошлом, тепло памяти все еще со мной. Неприметное и оттого непонятное другим.

Ты все хочешь понять причины, по которым я влюбился в своего соседа, одной таинственности и открытости тебе мало. И я ищу другие составляющие своего чувства, хотя как разделить для изучения детскую любовь? Но попробую, не обижайся, если получится плохо.

Мы сошлись с дядей Мишей сразу, всерьез и, как казалось, навсегда. Странное переживание, что я испытывал, пересекая порог его комнаты, воскресло немедля, едва я, вернувшись в выхолощенный бесконечными переездами родной городок, повстречал тетю Сашу, посидел с ней, вспоминая, возвращаясь назад во времени, именно в восемь лет, хотя она и беседовала со мной о разных годах, но тот небольшой отрезок времени слишком сильно врезался в память, чтобы не появиться первым, извлеченный из сундука, разложенный на карте памяти, самой старой, занимавшей тогда еще только район не самого великого города. И я, сплетя пальцы перед подбородком, вглядывался в эту карту, выведывал у нее сокровенное, погружаясь сквозь завесь десятилетий к заветному сроку под неторопливый монолог тети Саши, которой требовалось только изредка поддакивать. Она с некоторым упоением даже, свойственным любой матери, которую покинул сын, припоминала какие мы с Гришкой были сорванцы и охламоны, и как однажды нашли на помойке пачку воздушной кукурузы и ничтоже сумняшеся принялись поглощать. Хорошо, твои родители не видели, добавила она и как-то враз замолчала.

Ну да, мои родители не видели. Когда мы вломились на стройку и нас словили стройбатовцы, сразу же поволокли к тете Саше – даже не потому, что мои отсутствовали, просто в силу того, что ее слова и подзатыльники на нас подействуют куда весомей. Для меня она всегда оставалась куда большим авторитетом, нежели мама, и любое ее слово считалось окончательным и бесповоротным и мною не обсуждалось, особенно по тем временам. Одно время тетя Саша приходила со мной к маме и пыталась объяснить, втолковать, особенно после случая со стройкой. Потом сдалась. У мамы ведь работа, обязанности, на ней держится коллектив и еще ее выдвинули куда-то. А папа… он честно ходил на родительские собрания, а после распекал перед мамой, меня за тройки, пожалуй, этим и ограничивая круг нашего общения. Мы редко бывали вместе, у него тоже работа и обязанности, и не перед нами одними, и не только перед той, которая ждет, ну, это не обсуждалось, и тоже коллектив и еще план, и нормативы и сметы, странно, но я даже не помню, где он работал. Кажется, в архитектурном ящике, впрочем, не уверен на все сто. Иногда он приносил с собой и доделывал уже дома чертежи, мне ни тогда, ни позже, совершенно непонятно было, что же там изображено, деталь моста или ротора, казалось, все детали мира похожи одна на другую и все зависит от того, в каком порядке их скрепляют меж собой – и тогда выходит или арка или шлифовальная машина. Я давно привык к этому, даже не замечал отсутствия родителей, больше того, выходные воспринимались мной как некая странность, сбой в строго отлаженной системе, в результате которого эти два бесконечно занятых человека вдруг оказались не при делах и, не в силах занять себя, целые дни проводят абы как – мама за телевизором, папа перед газетой, она в комнате, он чаще всего в кухне, в те часы, когда там ничего уже или еще не варилось, а значит, он мог побыть в вожделенном одиночестве.