Мир внутри

Когда ты спросила, что же у меня за работа такая, что не сидится на месте и приходится пользоваться мобильным, а востребован по всей стране, я предложил угадать самой, на что ты немедля выпалила, уж не наемный ли я убийца, – попытка улыбнуться вышла неудачной. Ну да, это первое, что придет в голову. И последнее то, чем я действительно занимаюсь. Несмотря на то, что обучали меня еще в СССР, знания все еще востребованы: ничего нового, по крайней мере, у нас в стране, не произошло, – никаких инноваций, открытий, даже закупок импортных аналогов, вот уже десять лет, как я латаю и латаю ломающееся оборудование деталями, тайна изготовления которых ушла в небытие вместе со страной. Меня хорошо научили с этим справляться на моем первом месте работы, по специальности, как ни удивительно то звучало в начале девяностых, и именно по этой специальности я мотаюсь из города в город, сизифовым трудом пытаясь отсрочить смертный приговор медленно умирающим заводам, на которых работают тысячи человек; после кризиса специалистов в нашей области осталось всего двое или трое на страну, платить стали больше, зато переезды превратились в бесконечный транзит. На счету у меня скопилась порядочная сумма дензнаков, но это на тот черный день, когда либо все рухнет, догнив окончательно, либо модернизируется, и мои знания окажутся в кои-то веки бесполезны, даже не знаю, что может случиться раньше, и что я буду делать в том или ином случае. Стараюсь не задаваться подобным вопросом, все равно потом ждет головная боль и колотье в сердце. Единственное избавление от которого – забвение. Такое, как используешь ты, чтобы выбросить из головы прежнего парня. Как же мы схожи с тобой. Мне даже становится больно от этой мысли.

Кажется, ты выдохлась; впрочем, время уже позднее, поэтому я оставляю тебя, ты просишь, но не очень уверенно, остаться, зная, почти дословно, что я скажу, я и говорю эти слова, чтобы не разочаровывать, и ты смиряешься. Провожаешь, запахнувшись в неброский халатик, до лифта, не обращая или делая вид, что не обращаешь внимание, как при ходьбе развеваются полы, мы крепко обнимаемся и целуемся на прощание.

Жаль, в прежнем прощании подобного не случилось. Прости, я снова про дядю Мишу, сцена не выходит из головы: звонок в дверь, на пороге два крепких парня в одинаковых темно-серых костюмах и черных галстуках, я почему-то решил, что это гробовщики, именно такие приходили после смерти Потапова, договариваться о своем с разворовывавшими комнату покойного пропойцы родственниками. Вере Павловне предъявлен ордер на арест нашего соседа, она белеет, молча указывая на дверь, но там его нет, конфуз, дядя Миша выходит из туалета, только что умывшийся, принявший ванну, его за это не раз шпыняла старшая, столько воды расходует, да еще и краны на ладан дышат, а слесаря не дозовешься. Все замирают, наконец один из «гробовщиков» предъявляет ордер на арест и обыск и просит с вещами на выход – ну ровно как в дешевых современных сериалах. В узкую кишку коридора высыпают все, Вера Павловна спрашивает, куда его везут, по какому обвинению, кто будет дознавателем, ее вопросы старательно игнорируются. Она бледнеет еще сильнее, на мгновение зайдя в свою комнату, показывает корочки орденов и медалей, пытаясь хоть этим надавить, вызнать, прервать завесу молчания, напрасно. Наконец, дядя Миша выходит из комнаты, в сопровождении одного из службистов, второй все это время недвижно стоит у входной двери. И на пороге…

Дверь, наконец захлопывается. Минута тишины, прерывающаяся внезапно всхлипами мамы. Почти бессильно она кричит, и окружающие едва слышат ее голос, хрипит о том, что не хотела, что думала, его вызовут в партком, что прочистят мозги, ведь это неправильно, ведь, согласитесь, Вера Павловна, вы сами не раз говорили, и потом, ведь это наше общее дело, дело партии, выяснить, Вера Павловна, вы слышите, ведь надо же было разобраться, вы же говорили, Вера Павловна…

Старшая молча подходит к маме и дает две звонкие пощечины. После чего плюет, харкает, перед ней на пол и запирается в комнате. Следом за ней, уходят и дочь с зятем, затем папа выпроваживает меня. Мама продолжает стоять в коридоре, уже не плачет, стоит опустив голову, словно этим пытается вернуть все на круги своя, папа подходит к ней, с намерением увести, напрасно, она не дается. И только по истечении часа или больше возвращается. Садится перед выключенным телевизором и сидит, глядя в никуда. С ней никто не пытается заговорить, ни в тот день, ни в последующие, сколько их прошло, наверное, почти неделя.

Вера Павловна каждый день ходит в прокуратуру, в отделение госбезопасности, ей отказывают даже в информации о судьбе соседа. Известно только, что из города его вывезли в тот же день, но куда, остается загадкой. Страна огромна, отдаленных мест множество, он может быть где угодно.