Мирелла

Наконец бледный день пробился сквозь щели в досках стен. Мирелла решилась подняться. На цыпочках подошла она к водоносам: те спали, всяк на своем клоке соломы. По тому, как поднимались их груди, она убедилась, что они дышат. И тут взгляд ее упал на одного, звавшегося Деодатом. Восковой лик его хранил недвижность смерти. Мирелла пошла за могильщиком, пока не проснулся Пан.

IX Девичий голос отогнал мрак

Приметив первые набухшие узлы у себя на бедре, могильщик погрузился на миг в размышления. Затем улыбнулся. Взял лопату. И, напевая, пересек погост. Так достигнул он любезного ему уголка. Здесь, вдали от пышных гробниц, укрывался в тени кипариса лоскуток тихих трав. Если сесть, привалившись спиной ко древу, слух различал, как плещется Везер вдали.

Могильщик принялся копать.

Свое дело он знал. В конце июля земля была рыхлая, не слишком сырая. Работа спорилась. Обыкновенно на могилу уходило лишь несколько часов. Однако в сей день он кончил труды на закате. Верно, виной тому голова: она то и дело кружилась за работой. А может, причиной то, что он позволил себе роскошь вырыть могилу пошире, поудобней да выбрать из нее все острые камни, чтобы умягчить ложе.

Кончив сие, он отдохнул немного. А наутро принялся за надгробный камень. Наконец всё было готово. Он сходил до реки омыться, облачился в воскресное свое платье и выбрал чистую простыню получше. Затем вернулся к могиле и принялся ждать.

Могильщик вступил в ремесло восьми лет, под руководством отца, коего похоронил в свои семнадцать годов. Вот уж пять десятилетий вверял он гамельнцев земле, и богачей, и бедняков. За столькие годы он близко спознался со смертью. Потому и почуял, как подошел незнакомец в черном.

Но, как ни щурился, не мог его различить. Лишь смутные очертания высокого человека в темном плаще будто бы виделись ему.

– Доброго вам вечера, сударь, – сказал могильщик в его сторону. – Я готов, изволите видеть.

И хоть не мог он того узреть, черный гость улыбнулся под капюшоном.

Могильщик прыгнул в яму. Расстелил простыню. Улегся на ней, поерзал. Устроившись, завернулся в нее, как в саван. Солнце садилось. От вскопанной земли веяло прохладой. Лежать было мягко. Славно он поработал. Могильщик закрыл глаза и вздохнул легко. Он не слышал, как черный незнакомец спустился подле. Тень нагнулась к нему и прошептала что-то на ухо, почти ласково.

Когда наутро могильщика нашел подручный, ему оставалось лишь закопать могилу и водрузить надгробный камень. На коем было высечено:

Здесь упокоился могильщик Николаус.
Вас погребал и сам готов.
Порядок тайный уж таков,
Что и не надо слов

.

Подручному едва минуло тринадцать. Отныне он должен был один свозить и хоронить мертвых со всего Гамельна. И виделось ему, что тяжкое бремя ложится на его плечи.

* * *

Гастен осматривал город, оценивая размах бедствия. Гамельн медленно погрязал в хаосе. Подручный могильщика не успевал забирать тела. Семьи выносили мертвых прямо на улицу, где и оставляли их гнить. Пиршество для крыс. С крысиным писком мешалось неустанное мушиное жужжание. Водоносы бросили рисовать кресты на дверях. Никто уже не ведал, кто жив, а кто мертв. Все затворились, и каждый был сам за себя.

Порой встречался чужестранцу нищий или какой водонос за покражей. Стражники всё стояли на посту. Двое – у городских врат, прочие – у бургомистровых чертогов. Само собою, добрая их часть предпочла бы замкнуться в казарме. Но лучше уж остаться в услужении у знатных горожан, чьи подвалы и кладовые набиты на славу. Ибо всякому ясно было как день, что со смертью столького простого люда на жатву не хватит рук. И с уходом чумы в город постучится голод.

Но прежде голода, прежде чумы даже город стенал от другой беды. Если в самых обильно набитых погребах сохранилось еще немало пудов пшеницы с ячменем, кулей бобов, сушеных рыб и мяса, то кувшины вина и бочки ячменного пива, напротив, по случаю такого зноя пустели с необычайной быстротой. Ибо уже много недель Гамельн не знал дождя, и нестерпимый солнечный жар, казалось, не желал отступать даже ночами.

Посему, пробудившись в одно утро, бургомистр столкнулся с новым затруднением. Укрывшись за семью затворами, он пережидал мор, восседая на злате и горах припасов. И постепенно вылакал всю влагу, что нашлась в доме: сперва вино, затем ячменное пиво, ликеры, сок из последних фруктов, дождевую воду из небольшой кадки – затхлую, на самом донце. Даже слизал все обильные слезы с ланит супруги: несчастная тяжело переносила невзгоды. Теперь же он иссыхал под своей броней. Кожа его растрескалась, язык в пересохшем рту разбух.

Он думал было послать по воду стражу, но та откажется идти через город, кишащий чумой. Сие средство оставит он на крайний случай. Лучше не злить тех, кто тебя защищает. Ибо и вправду страшился он восстания городской черни и уже видел, как толпы голодных, плюющихся бедняков осаждают его чертог, ломают ворота, опустошают погреба.