Мирелла

Гастен был искренен. Если в первую их встречу вид у Миреллы был забитый и пугливый, то теперь всё изменилось. В ней виделась уверенность, что было странно для оборванки и совсем поразительно – для женщины. Он с первого взгляда угадал в ней особенную силу – и вот она явила себя, не сдерживаемая ничем.

Мирелла нахмурилась. Она привыкла к насмешкам над своею наружностью – на них она умела ответить. Сии же речи обезоружили ее. Жуткое подозрение закралось ей в душу. Уж не хотел ли Гастен завлечь ее льстивыми речами? Мысль эта гораздо насторожила ее.

Нимало не заботясь о вызванных его похвалою муках, Гастен продолжил любезничать. Он окинул Миреллу сколь мог томным взором, – та отпрянула на шаг, тревожась всё больше.

– О, сударыня, – промолвил он, – вслушайтесь в тишину вокруг. Словно во всём мире остались мы одни.

Речь свою сопроводил он многозначительным подмигиванием, призывным и полным сокрытого смысла. В тот же миг из-за чьих-то ставен донесся истошный кашель.

– Не вполне одни, – заметила Мирелла. – Есть еще те, кто умирает, кто умер, кто доживает в трауре и кто здоров и ждет своего часа.

Но, чтобы охладить пыл Гастена, одного резкого ответа было мало. Он отбежал и вернулся с цветком, который протянул Мирелле. Юница оторопело вылупила глаза и не стала брать.

С видом самого несчастного в мире страдальца он оторвал лепесток и проговорил:

– Любит.

Второй лепесток ждала та же участь:

– Самую малость.

Он продолжил обрывать лепестки несчастной ветреницы, приговаривая:

– Крепко, страстно, безумно.

Последний сорвал он с великим огорчением, промолвив:

– Ничуть.

Отбросив голый стебелек, Гастен заявил:

– Ох уж эти похоронные цветы! Ни на что не годятся.

Цветок он выдернул из траурного венка перед церковью. С досады Гастен прибегнул к последнему, безотказному способу пленить девушку. На устланной крысиным пометом мостовой он начертал палкой сердце, а в нем написал свое и Миреллино имена. Юница, не умевшая читать, мало увлеклась его ужимками.

– К черту любезности, – сказала она. – Будет вам кривляться. Я бы хотела, чтобы вы говорили со мной напрямик и без притворства.

Она сказала это, смотря ему прямо в глаза, и во взгляде том увиделась ему хрупкость не привыкшей к жеманству юницы. Гастен был тронут и тут же бросил палку за плечо. Они двинулись дальше.

Путь их лежал мимо приюта. Взгляд Миреллы скользнул по створке в стене. Здесь началась ее жизнь, как и у всех найденышей. Створка скрывала устроенный в стенной полости выдвижной ящик. Размером он был ровно таков, чтобы вместить младенца. Его клали туда, затем ящик задвигали. Так ребенок оказывался внутри, а мать бежала без оглядки.

Гастен приметил взгляд Миреллы. И всё понял.

– Я ведь тоже подкидыш, – признался он.

Мирелла обернулась на него:

– Вы?

Ее удивление польстило Гастену.

Он поведал ей о годах своих скитаний. Двенадцати лет ушел он бродяжить по дорогам. Прибивался к странствующим актерам, скоморохам, ярмарочным торговцам. Брался за всякую работу. А в пути учился. Он говорил на шести наречиях, умел читать и играть на инструментах, а при нужде мог стать и конюхом, и трубадуром, и точильщиком. Мирелла внимала ему с жадностью и засыпа́ла вопросами, так что он не на все успевал отвечать.

К огромной жалости водоноски, они подошли к трактиру.

– Вы уж не тревожьтесь, – сказал Гастен прежде, чем затворить дверь. – Вскоре я примусь за дело. И очищу город от крыс.

Робкая надежда зажглась было в душе Миреллы, но тут же и угасла. Что может Гастен против незнакомца в черном?

Она осталась стоять пред трактиром, перебирая свои тревоги. Мысль эта пробудила в ней иной вопрос – куда более дерзкий, даже неуместный, на ее взгляд, но всё же явившийся ей на ум: а что же она, сама она может против черного незнакомца?

Ей вспомнились слова Лотхен. По речам трактирщицы выходило, будто та знала, от кого рождена Мирелла. Она злословила, что Мирелла дочь Диаволова. И хотя сию мысль юница и близко не подпускала, она была вынуждена признать, что Диавол, похоже, бродит по городу и лишь она одна его видит. И вот, подогреваемая новой своей решимостью, истерзанная этими вопросами, она решилась на такое, что еще пару дней назад ни за что бы себе не позволила. Она переступила порог трактира и отправилась на поиски Лотхен.

Обежала большую трапезную, прилавок и кладовую, не найдя никого, ни живого, ни истлевшего. Гастен, верно, уже наверху, в своей комнате.

Заслышав стук затворяемой двери, она направилась к кухне. Кухня была пуста, но посреди нее был сход в подпол. Мирелла спустилась. Подполье было также пусто, не считая исполинской квашни, в коей замешивали и оставляли подняться тесто для хлеба. Мирелла подступила к ней и сняла крышку. В квашне сидела Лотхен.

Сия грозная, обыкновенно столь уверенная женщина свернулась в своем тайнике клубком и тряслась от ужаса. Рыжеволосая водоноска всегда страшила Лотхен. Но пока та держалась как мелкая забитая оборванка, трактирщица обуздывала страх свой гневом, коего у ней доставало, чтоб отогнать это диаволово отродье подальше.