Мировая история и социальный интеллект

различных материалов (особых культур) фургонов. На своем нелегком

пути часть фургонов будет двигаться быстро, другие встанут на отдых,

третьи временно застрянут, на другие нападут индейцы и их погонщики,

оглушенные битвой, на какое-то время потеряют чувство направления,

и будут гнать свои фургоны не туда. “Но подавляющее большинство

фургонов, достаточное для того, чтобы любой разумный человек,

поглядев на ситуацию, согласился, что было только одно путешествие и

только одно место назначения, медленно будет продвигаться к городу и

в конце концов туда приедет” (Часть пятая. 31).

Теперь я коротко остановлюсь на общественном восприятии модели

«конца истории» и некоторой трансформации взглядов Фукуямы в

последующие годы, а так же представлю свои возражения на его

теорию.

В целом, научное сообщество восприняло модель «конца истории», как

менее догматичный вариант «теории модернизации», предложенной

Уолтом Ростоу и Шмулем Эйзенштадтом вскоре после окончания

Второй мировой войны и распада колониальной системы западных

держав, приведших практически к одномоментному появлению в Азии и

Африке нескольких десятков новых независимых государств. Ростоу

стал автором концепции «стадий роста» (которую он назвал

«некоммунистическим манифестом», как бы противопоставляя его

коммунистическому манифесту Карла Маркса середины 19-го

столетия); согласно последней поступательный рост производства

неизбежно, последовательно и необратимо вел по пути от

традиционного общества к современному: предполагалось, что

конкретный уровень экономического развития всегда сопряжен с

определенным социально-политическим устройством. Однако в

последующие десятилетия практика развития этих государств

продемонстрировала нереалистичность подобных предпосылок –

экономическое развитие, урбанизация и доступность образования,

разрушая старую социальную структуру, не могли ничего поделать с

культурой, приводившей к политическим беспорядкам и слабости

власти, либо новым формам автократии, что в свою очередь

затрудняло дальнейшее экономическое развитие.

В конце 80-х годов после краха советской империи в мире появилось

еще несколько десятков обредших независимость государств, как

правило, с отсталой экономикой. Естественно, с учетом горького опыта

«теории модернизации» ее новый вариант должен был быть более

мягким; его и предложил Френсис Фукуяма. Он просто соединил

существование основополагающей научно-экономической логики

социального развития с существованием множества путей перехода к

либерально демократии, определяемых уникальностью каждого случая

(истории страны, деятельности политических лидеров и т.д.), которые

предоставлял гегелевский «историзм» с его субъективизмом. Таким

образом, ради большей реалистичности теории Фукуяме пришлось

пожертвовать ее простотой и единством: в ней материализм в форме

экономического детерминизма причудливым образом соединился с

субъективизмом, что сделало все концепцию весьма эклектичной.

Однако и этот «мягкий» вариант вскоре подвергся нападкам, как

несколько десятилетий ранее сама «теория модернизации»; в

частности, Фукуяме указывали на драматическую историю многих

восточноевропейских стран после «холодной войны». Но он заявлял,

что ничего из произошедшего там не противоречит базисной идеи конца

истории: тамошние события опровергли бы его гипотезу лишь в том

случае, если бы там была создана новая идеология и политическая

система, альтернативная либерально демократии (см. World Link; 1996).

Тем не менее, Фукуяма все-таки признает существование одного

серьезного идеологического соперника: “Я полагаю, что самый

серьезный соперник появляется в настоящее время в Азии”;

“патерналистский азиатский авторитаризм в какой-то своей форме

остается единственным новым серьезным соперником либеральной

демократии” (Ф. Фукуяма. Главенство культуры. 1995). Хотя тут же

оговаривается, что, по всей видимости, “азиатский авторитаризм – это

такое же региональное явление, как фашизм или ислам”.

Здесь, безусловно, необходимо сделать несколько замечаний. Во-

первых, Фукуяма странным образом связывает азиатский авторитарный

патернализм с Юго-Восточной Азией и распространенным там

конфуцианством, трактующим нацию как одну большую семью. Между

тем, очевидно, что и на Ближнем Востоке, и в Северной и Средней

Азии, где преимущественно исповедуют ислам, преобладают разного

рода автократии. Во-вторых, считать современный азиатский

авторитаризм «новым соперником» - это просто не знать историю: в

первой главе я приводил свидетельства Геродота в отношении Персии

(V век до н.э.) и Тацита в отношении Парфии (I век н.э.), а так же

описание политического устройства Оттоманской и Российской

империй. Собственно, почти вся политическая история Азии (исключая

Японию и, возможно, современную Южную Корею) последних двух с

половиной тысяч лет, от Кира до Сталина, это различные формы

автократии. До 20-го столетия это преимущественно были абсолютные

монархии, затем прогресс науки и вера в социальную инженерию

основательно разбавили их коммунистическим тоталитаризмом,

сегодня же мы, вообще, наблюдаем там разом весь автократический