Мировая революция. Воспоминания

От центральных держав нас прежде всего отталкивала габсбургская Австро-Венгрия. Она провела насильственную контрреформацию, изменила политическому договору с нашим народом, постоянно уменьшала его политическую независимость, а после Великой Революции стала главной вдохновительницей старого режима. Из роли вождей римской империи Габсбурги пали до уровня авангарда пангерманского движения на восток. Габсбурги насильно хотели онемечить наш народ. С Габсбургами шли Гогенцоллерны, и уже этим определялось наше политическое отношение к Германии; оно определялось, конечно, также немецким напором на славян вообще. Поэтому в мировой войне наш народ не мог стоять нигде на ином месте, кроме как на стороне западных народов и их союзников.

Наше отношение к Франции, Англии, Италии и Америке, которым мы должны быть благодарны за свою независимость, еще не означает, что мы не можем быть самостоятельными в своей политике, особенно по отношению к Германии. Прежние отношения Франции и Германии улучшились; Эльзас-Лотарингия не была главной и истинной причиной спора, как об этом высказывались до войны и пангерманцы, постоянно указывавшие на восток и не знавшие, являются ли истинными врагами Германии Россия и Англия. Причем в обоих случаях обращали свои взоры на Азию и Африку.

Спор Франции и Германии не является в наших интересах, наоборот, по силе возможности мы будем содействовать тому, чтобы оба эти народа договорились.

М-р Темперлей, в уже приводившейся истории мира, констатирует с известным удовлетворением, что по отношению к нам немцы не вели себя враждебно, как по отношению к иным народам. Д-р Рашин и д-р Соукуп в своем сообщении о перевороте рассказывают о немецком генеральном консуле в Праге, который сейчас же после переворота (2 ноября) сообщил, что Германская империя признает чехословацкое государство и не рассчитывает на нашу немецкую территорию. Из истории нашего войска в России могу привести тот факт, что наши солдаты относились совершенно иначе к немцам, чем к австрийцам и венграм; мы были в состоянии войны, но между нами было взаимное уважение, как это доказывает договор у Бахмача и иные мелкие инциденты. Это вполне естественно – притеснения Австро-Венгрии были более непосредственны, более личны. Поэтому наши политические отношения к новой республиканской и демократической Германии могут быть совершенно иными, чем к прежней Австро-Венгрии и Пруссии.

Что касается наших отношений к Германии в новейшую эпоху, то я позволю привести в пример сам себя, так как сознательно и критически прожил эти отношения. Я работал еще до войны над нашей политической независимостью, но я никогда не выступал враждебно против немцев, даже против Австрии. От начала войны и даже до нее я был решительно против австрийского габсбургизма и против прусской Германии; когда начался бой, то я открыто присоединился к союзникам, но в продолжение всей борьбы, во всей своей оборонительной пропаганде я ни одним словом не оскорбил ни немцев, ни австрийцев как народ. Я хорошо осведомлен, и у меня есть несомненные свидетельства, что в официальных немецких кругах уважали и признавали эту мою позицию. Мне хорошо известно и то, что некоторые круги в Германии, точно так же как и австрийские органы, подумывали еще до войны о насильственном подавлении моих приверженцев и о моем аресте, потому что я им казался опасным; это, однако, не изменило моей политики.

Духовно все мое развитие коренится в античной, французской, английской, американской, а не столько немецкой культуре. Мне кажется, что мое личное развитие соответствует культурному развитию нашего народа, я только глубже прошел через русскую культуру и полнее и последовательнее, чем большинство, переживал античную и западную литературы. Немецкой литературы, философии и культуры мне не было достаточно, а потому я старался пополнить образование западными культурами; я это делал вовсе не из-за политической предубежденности, но сравнивая критически немецкую культуру с остальными и ища культурной независимости и синтеза. Дальше я об этом скажу подробнее, пока же подчеркиваю, что культурные симпатии и связи не должны препятствовать политике, и наоборот; мы оцениваем культуры по существу, а не только политически, а взаимные связи народов определяются не только политикой, но и культурой.

Наши связи с Востоком были гораздо слабее, чем с Западом.

Наши отношения к Византийской империи и культуре в древности до сих пор еще достаточно не выяснены; мы знаем лишь одно, что после краткого византийского периода решающим для всего дальнейшего развития стали сношения с Западом. Политические сношения у нас были с поляками и венграми; с поляками уже в давнишние времена у нас были культурные связи. С русскими и югославянами более серьезные сношения начались лишь с конца XVII века.