Мировая революция. Воспоминания

Это всеобщее правило, которое при каждом отдельном случае должно быть конкретизовано. Весьма трудно критически констатировать, как действовали у нас чужие влияния, которые из них были сильнее, которые слабее (глубже и более общи), которые были продолжительны и которые проходящи… и т. д.; еще труднее определить, которые из чужих влияний и в какой степени были для нас благотворны и необходимы, которые были конгениальны. Обо всем этом до сих пор у нас мало точных изысканий; для этого ведь необходимо знать, что является нашей истинной национальной основой, нашим национальным характером, насколько верно содержание нашей национальной жизни и стремлений, какова его культурная ценность, что из чужих влияний нам нужно и благоприятно. Вполне естественно, что у нас шли против всего немецкого и против германизации в то время, когда нам насильственно и официально прививали немецкий дух, немецкий язык и культуру; наоборот, французские и иные влияния и образцы принимались охотно, особенно это можно сказать о славянских и русских влияниях.

Культурная взаимность, искание и приятие чужих влияний, не только политических, но и культурных, является расценкой своего и чужого народа, расценкой вообще всей человеческой культуры. Такая критическая, научная философия национальности и культуры является теперь одной из наших первых задач. Недостаточно требовать лишь любви к народу и отечеству, нам ведь нужна сознательная любовь, как это формулировал Неруда, нам нужна обдуманная культурная программа. К созданию такой обширной и содержательной национальной программы я стремился постоянно еще до войны, и так возникли споры и борьба вокруг ценности нашей национальности; я не сомневаюсь, что теперь, когда мы политически свободны, у нас будут более последовательно заниматься столь желательной философией культуры и национальности. Наши историки литературы и художественные критики, наши социологи и историки, точно так же как и наши политики, теперь прямо принуждены принять критическую ориентацию: что мы вносили и будем вносить в человеческую сокровищницу, что нам нужно от остальных народов, дабы мы могли содействовать человечеству.

С этой точки зрения я и буду обсуждать требования славянской политики. Лично я во время войны, как и всегда, делал славянскую политику, но у меня были иные взгляды на ее основы и цели, чем это обыкновенно провозглашали и провозглашают еще и теперь.

Благодаря освобождению мы получили новые задачи у себя дома: единение со Словакией и историческими землями, правильное разрешение вопросов о Подкарпатской Руси и славянских – польской и малорусской (в Словакии) – меньшинах. Это является политической, административной и культурной задачей.

Теперь у нас есть свое государство, как у всех славянских народов (за исключением самых малых – лужицких сербов), а благодаря этому наши политические отношения к независимым славянским народам – государствам – стали более ясными, чем при Австро-Венгрии. Наше правительство, само собой разумеется, будет культивировать официальные политические и экономические сношения; но культурную связь со славянскими народами будет поддерживать не только правительство, но все культурные круги и учреждения.

Теперь для этих сношений нет препятствий, а потому благодаря приобретенной свободе и культурные сношения будут более производительными, чем прежде; именно благодаря общему освобождению славянских народов культурная идея Коллара может быть осуществлена в более полных размерах.

Я уже излагал, как во время войны благодаря общим интересам с поляками и югославянами возникла совместная освободительная деятельность. Это будет исходным пунктом для будущего; лишь отношения к Болгарии были до известной степени испорчены войной, но это переходное состояние. Я писал обширно о наших заграничных сношениях с Россией – они являются живой иллюстрацией к нашему предвоенному русофильству.

С самого начала нашего возрождения мы питали сильные симпатии к России; но подлинные сношения с Россией были весьма скудны. Уже в конце XVII столетия Россия играла в Европе значительную роль, позднее революция и пореволюционная реставрация создавали России часто руководящее положение. Уже Добровский формулировал нашу русофильскую точку зрения; размеры России повлияли у нас, естественно, на то, что панславизм понимался часто как панрусизм.