Мировая революция. Воспоминания

Часто, особенно теперь после войны, у нас и в русских, и югославянских кругах Прага восхваляется как самый большой славянский город. Если под этим подразумевать культурный центр, то я могу согласиться; и географически Прага расположена очень выгодно, все славяне, стремящиеся на Запад могут легко к нам попасть. У нас есть правильные культурные основы, своими культурными стремлениями, особенно реформацией мы опередили развитие остальных славян и могли бы стать руководителями. Так думать дает нам право и тот факт, что мы единственные из славян питаем симпатии ко всем славянам, не обращая внимания на различия, особенно религиозные, которые до сих пор так обособляют народы, особенно славянские. Но для этого предпосылкой является предположение, что мы сами сумеем духовно окрепнуть и что мы найдем одновременно правильное отношение к неславянским народам. Наша политика должна быть прежде всего чешской, действительно чешской, а благодаря этому и славянской.

Основы и директивы иностранной политики нашей республики были выработаны во время войны на основании опыта и сношений со всеми почти государствами; у нас есть уже хотя и недолговременная, но все же традиция; за продолжение работы в направлении тех же традиций говорят успехи, достигнутые реальным пониманием славянской, европейской и мировой ситуации и истории.

Наша иностранная политика определяется в известной степени соображениями, касающимися меньшинств. У всех государств (за исключением самых малых) есть меньшинства; чисто этнографическое ограничение и устройство государства невозможно. Современные государства возникли в эпоху, когда национальности не играли непосредственной политической роли и когда применялись иные политические и государственно созидательные силы; лишь в новейшую эпоху национальный принцип стал государственным, но все же отюдь не решающим. Отсюда факт, что государства были и есть национально смешанны.

Я часто обращал внимание на то, что каждый вопрос о меньшинах является особым вопросом и не похож на остальные вопросы о меньшинах. Конечно, наше немецкое меньшинство является совершенно особым среди наших же и вообще всех европейских меньшин; во-первых, оно довольно значительно – 3 миллиона против 10 – в Европе есть 11 государств меньших, чем наше немецкое меньшинство; наши немцы культурно зрелы, экономически, промышленно и финансово сильны; в политическом отношении они находятся в невыгодном положении благодаря тому, что в Австрии за них делало политику венское правительство, и их политическое чутье не обострилось. За нашими немцами находится великая немецкая держава, они находятся на границе с Австрией, которая граничит с Германией.

Поэтому для того, чтобы немецкое меньшинство осталось с нами, мы ссылаемся на историческое право и на факт, что наши немцы ни во время австрийского владычества, ни во время чешского королевства никогда не стремились к слиянию с Германией. Лишь самая новейшая пангерманская пропаганда нашла среди них приверженцев. Во время войны немцы были за Австрию и Германию и против нас; после войны и особенно после переворота в Праге наши немцы попытались организовать свои территории, но как раз эта попытка, как я уже говорил, показала невозможность объединить административно разбросанные и ничем не связанные территории. Факт, что были созданы четыре отдельные немецкие территории, говорит за себя.

Когда-то и с чешской стороны предлагали уступить Германии часть немецкой территории; этот план обсуждали и на мировых конференциях. В Англии и в Америке, как я уже говорил, было достаточно приверженцев программы, предлагающей организовать новые государства как можно более национально. После зрелых размышлений многие политики, с которыми я вел переговоры по этому вопросу, согласились со мной в том, что экономические интересы и разрозненность значительной части немецких меньшинств говорит за наше историческое право. Эта точка зрения победила и на мирной конференции.

Если вопрос разобрать спокойно и реально, то становится ясно, что для самих немцев выгоднее, чтобы их у нас было как можно больше. Предположим, что 1—11/2 миллиона, а быть может, и все два были бы уступлены Германии: оставшийся миллион должен бы был гораздо больше опасаться за свое национальное существование, конечно в случае, если три миллиона боялись бы чешского влияния.

Если мы посмотрим на соотношение наших немцев и нас в том виде, как оно было в Австрии и как его бы хотели видеть пангерманисты еще и сейчас, то тогда возникнет основной вопрос, что более справедливо, то ли, чтобы три миллиона, т. е. обломок немецкого народа вошел в немецкое государство, или же 10 миллионов чехов и словаков, т. е. целый народ, было в немецком государстве?