Мировая революция. Воспоминания

Русские, напротив, не питали к нам таких живых симпатий. В прежние времена правительство и бюрократия были консервативны и легитимистичны. Известно, например, что император Николай отвергал панславизм из-за легитимизма. К православным народам уже в давние времена чувствовались симпатии потому, что они находились под владычеством нехристианской и враждебной Турции; освобождение этих народов (и приобретение при этом Константинополя и проливов) стало официальной программой. Либеральная часть русского общества отвергала официальный национализм, славянских симпатий у нее, собственно, не было. В России, как и в иных землях, славянская идея пропагандировалась тесным кружком славистов и историков; отсюда понемногу проникали в более широкие круги сведения о славянских народах и симпатии к ним. Лишь к православным народам, т. е. к сербам и болгарам, были некоторые симпатии и среди народа, они основывались на древних отношениях русской церкви к Византии и к балканским и вообще восточным народам. Официальная консервативная Россия вела себя сдержанно, а иногда и прямо отрицательно к католическим и либеральным славянам.

Россия Петра (и еще до него) вела дружбу с Пруссией и Германией, а русские немцы имели при дворе большое влияние. В XVIII столетии дворянство начало склоняться к французской культуре – русская культурная жизнь превратилась в удивительную франко-немецкую смесь. В XIX столетии (после революции) немецкое влияние стало еще сильнее, в новейшую эпоху социализм, особенно у младшего поколения, шел в немецком направлении. Познания в области славянских литератур и культуры были до последнего времени совершенно незначительны.

Россия как великая держава, гордящаяся своими размерами, делала такую мировую политику, какую требовало ее положение в Европе и в Азии. Балканы и Турция играли в этой политике значительную роль. Финансовые и политические потребности привели Россию к союзу с Францией, и наконец было заключено соглашение и с Англией, с которой Россия долго не могла сговориться по поводу балканской и азиатской политики.

В таких условиях, как я уже излагал, нас застала мировая война; наше старшее, некритическое русофильство было опровергнуто и, надеюсь, преодолено военными событиями. Наша любовь к славянству не смеет быть слепой; я отвергаю особенно тот панрусизм, который, прикрываясь лозунгом славянской идеи и славянской политики, возлагает все свои надежды на Россию, на воображаемую Россию; под этим русофильством скрывается пессимизм, часто прямо нигилистического характера. Опровержением этого русофильства является как раз тот факт, что за наше освобождение мы обязаны прежде всего Западу и менее России: некритическая русофильская политика, господствовавшая еще в начале войны, потерпела крушение. Она потерпела крушение не только благодаря поражению России, но и из-за ее развала.

Мы должны желать укрепления России, но это укрепление может прийти из ее же недр, оно произойдет при помощи самих же русских, оно не может быть проведено извне, иными народами; в кризисе, в котором оказалась Россия, она может помочь себе лишь сама – России можно помочь денежным займом, торговлей, всеми внешними средствами европейской цивилизации, но спасти ее этим нельзя. И Франция, и иные народы – среди них и мы – пережили революцию и такой же кризис, как и Россия, но помогали и помогли лишь самим себе. Мы лично можем очень мало помочь России; то, что мы можем, мы делали уже во время и после войны; в своей политике невмешательства я руководствовался проникновением в глубокий политический кризис России. Я верю, что Россия опамятуется и укрепится и будет снова играть большую политическую роль, еще большую, чем при царизме: Россия нужна не только нам и остальным славянам, но и всему свету. Мы были русофилами до войны и во время войны, ими мы и останемся, но будем лучшими русофилами, мыслящими и практически – мы пойдем за Гавличком, который первый из наших политиков сумел правильно отличать царизм от народа.

Иногда раздаются в Польше голоса, что польский народ будет вождем славянских народов, что после русских он является самым большим народом и что, кроме того, у него имеются истинные основы западной культуры; подождем и увидим, сумеет ли Польша вести такую политику. Однако я не буду скрывать своего мнения и скажу, что пока мы не видим у поляков для этого достаточно оснований.