Когда Мухаммед вышел из транса, ему показалось, что услышанные слова выжжены в его душе. В ужасе он бросился домой, где рухнул в припадке. Оправившись, он сказал Хадидже, что стал либо пророком, либо «одержимым». Поначалу она возразила против такого различения, но, выслушав рассказ Мухаммеда полностью, стала его первой новообращенной – что, как часто отмечают мусульмане, само по себе говорит в пользу его достоверности, ибо если кто и понимает истинный характер мужчины, так это его жена. «Возрадуйся, о дорогой муж, и будь весел, – сказала она. – Ты станешь пророком этого народа».
Можно представить себе духовные страдания, ментальные сомнения и волны опасений, последовавшие за пережитым. Был ли тот голос в самом деле Божиим? Прозвучит ли он вновь? И главное, чего он потребует?
Голос звучал неоднократно, его повеления всегда были одинаковы – «провозглашай». «О завернувшийся! Встань и увещевай! Господа своего величай!» Жизнь Мухаммеда больше не принадлежала ему самому. С того момента она была отдана Богу и человечеству, целеустремленному проповедованию вопреки неотступным гонениям, оскорблениям, бесчинствам, – проповедованию слов, которые Богу предстояло передавать ему в течение двадцати трех лет.
Содержание этого откровения мы оставим для последующих разделов. А здесь поговорим только о реакции, которую оно вызвало, и отметим, что сплошь и рядом оно было притягательным для человеческого разума, направляемого религиозной проницательностью.
Во времена, пронизанные верой в сверхъестественное, когда чудеса воспринимались как ремесло большинства посредственных святых, Мухаммед отказывался поощрять людское легковерие. Падким на чудеса идолопоклонникам, ищущим знамений и предвестий, он недвусмысленно заявлял: «Бог послал меня не творить чудеса, а проповедовать вам. Да славится мой Господь! Чем я лучше человека, посланного в качестве просветителя?»[180]
С самого начала и до конца он противился всем попыткам возвеличить его собственный образ. «Я никогда и не говорил, что в моей руке сокровища Бога, что мне известно сокрытое или что я был ангелом. Я всего лишь проповедник слов Бога, посланец с вестью Бога людям»[181]. Если искать знамений, то величия не Мухаммеда, а Бога, и для этого достаточно лишь открыть глаза. Небесные тела, совершающие стремительное и безмолвное движение по небосводу, непостижимое устройство вселенной, дождь, своим падением оживляющий иссушенную землю, пальмы, гнущиеся под тяжестью спелых плодов, груженные богатым товаром корабли, плывущие по морям, – может ли все это быть делом рук каменных богов? Какие глупцы будут взывать о знамении, когда все творение ни о чем другом и не свидетельствует? В эпоху легковерия Мухаммед учил уважать непреложный порядок мира, и это уважение привело мусульман к науке раньше, чем христиан. Если не считать ночного вознесения на небеса, о котором еще будет упомянуто, Мухаммед заявлял лишь об одном чуде – самом Коране. То, что он своими силами мог бы создать такую истину, – принять эту натуралистическую гипотезу он не мог.Что касается реакции на его весть, она оказалась (со стороны всех, кроме немногих) резко враждебной. Причины этой враждебности можно свести к трем: (1) ее бескомпромиссный монотеизм представлял угрозу для политеистических верований и немалых доходов, которые Мекка получала от паломничества в ее 360 храмов (по одному на каждый день лунного года); (2) ее нравственные учения требовали положить конец произволу, которого придерживалось население; и (3) ее социальное содержание бросало вызов несправедливому порядку. В обществе, раздираемом классовыми разграничениями, новый пророк проповедовал сугубо демократическую весть. И утверждал, что в глазах его Господа все люди равны.