Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Легко посмеиваться над антропоморфизмом евреев древности, способных вообразить высшую реальность в виде того, кто по утренней прохладе гуляет в Эдемском саду. Но мы, пробиваясь сквозь поэтическую конкретность этих взглядов к утверждению, лежащему в их основе, – что в конечном итоге высшая реальность скорее некто, чем нечто, скорее разум, нежели машина, – должны задать себе два вопроса. Первый: каковы свидетельства против этой гипотезы? Их отсутствие выглядит настолько полным, что даже такой осведомленный философ и ученый, как Альфред Норт Уайтхед, смог принять эту гипотезу безоговорочно. Второй: действительно ли эта концепция по своей природе менее возвышенна, чем ее альтернатива? Евреи стремились к самой возвышенной концепции Другого, какую только могли себе представить, – Другого, олицетворяющего такую неисчерпаемую ценность, ко всей полноте понимания которой никогда бы даже не начали приближаться человеческие существа. И обнаружили в людях больше глубины и тайны, чем в любых других находящихся поблизости чудесах. Как они могли хранить верность этому убеждению в ценности Другого, кроме как расширив и углубив категорию личного, чтобы охватить его?

Чем евреи отличались от своих соседей, так это не тем, что воображали Другого как личность, а тем, что сосредоточили его персонализм в единой, верховной, превосходящей природу воле. Для египтян, вавилонян, сирийцев и меньших средиземноморских народов того времени каждая значительная сила природы была отдельным божеством. Гроза была божеством грозы, солнце – божеством солнца, дождь – божеством дождя. Если же мы обратимся к еврейской Библии, то окажемся в совершенно иной атмосфере. Здесь природа – это проявление единого Господа всего сущего. Как писал один авторитетный специалист по политеизму Древнего Ближнего Востока,

Когда мы читаем в Псалме 18, что «небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь», мы слышим голос, высмеивающий верования египтян и вавилонян. Небеса, которые для псалмопевца были свидетельством величия Бога, месопотамцы воспринимали как само божественное величие – как верховного бога Ану. Для египтян небеса означали тайну божественной матери, от которой родился человек. В Египте и Месопотамии божественное подразумевалось как имманентное: божества пребывали в природе. Египтяне усматривали в солнце все, что человек может узнать о творце; месопотамцы воспринимали солнце как бога Шамаша, гаранта правосудия. Но для псалмопевца солнце было преданным слугой Бога, который, подобно жениху, выходит из брачного чертога и «радуется, как исполин, пробежать поприще». Бога псалмопевцев и пророков не было в природе. Он превосходил природу… По-видимому, евреи в неменьшей степени, чем греки, отказались от способа строить предположения, превалировавшего до того времени[217].

Несмотря на то что еврейская Библия содержит упоминания о богах помимо Яхве (во многих переводах неверно прочитанного как Иегова), это не опровергает утверждения, согласно которому основным вкладом иудаизма в религиозное мышление Ближнего Востока был монотеизм. При вдумчивом прочтении текста выясняется, что эти другие боги отличались от Яхве в двух отношениях. Во-первых, своим происхождением они были обязаны Яхве – «вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс 81:6). Во-вторых, в отличие от Яхве, они были смертными – «вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей» (Пс 81:7). Эти отличия, несомненно, достаточно важны, чтобы поместить Бога Израилева в особую категорию, как отличающегося от других богов не только количественно, но и качественно. Они не соперники Яхве, они подчиненные Бога. С давних времен, возможно, с самого начала библейских записей, евреи были монотеистами.