Mise en Place (СИ)

Джеймс, весело рассказывающий байки про времена своей службы на флоте и обходящий молчанием определённые моменты со словами: «Ну… когда подрастёшь».

Джеймс, который любил свою жену, обожал внуков и говорил о Хэмише: «Мой сын, мой единственный сын».

— Ох, а Джонни не собирается останавливать меня, — сказал Джим. — Он хочет послушать, не так ли? Он уже соединяет факты в своей голове. Он всегда был мыслителем, наблюдателем; тем, кто сидел там и знал, тогда как ты бегала то за одной, то за другой мечтой. Я помню. Он знает, что Джеймс всегда любил красивых пташек, всегда немного флиртовал, не правда ли, Джонни?

— Мне нужны доказательства, — заявила Гарри. — Если ты пытаешься забрать у нас наследство…

— О, умоляю. Я не пытаюсь, я уже забрал! — Джим почти прокричал последнее слово. — «Империя» — моя, и не имеет значения, докажу я вам что-либо или нет. И в любом случае, если хотите доказательств — ищите сами. В госпитале Святого Бартса, 17 декабря 1943 года родилась Маргарет Мориарти, мать — Анна Мориарти, отец — Джеймс Уотсон. Это никогда и не было секретом. Только от семьи.

Презрение и горечь, с которой Джим произнёс это слово — семья — Джон мог это понять слишком хорошо. И Бартс — разумеется, Бартс. Джон прикрыл глаза, представляя его коридоры, но на этот раз переполненные солдатами в форме, и одну безликую, беременную женщину — одинокую и испуганную.

— Я сидел в углу вашего чертова наследства два-три раза в год, зная, кем он мне приходился, но мне не позволялось произносить это вслух. И он подсовывал маме конверты, угощал обедом за свой счёт, пытаясь успокоить вину, которую даже не чувствовал. Я видел, до какой степени мы заставляли его нервничать, как он оглядывался на свою жену, беспокоясь, что она поймёт, осознает, кем мы ему приходимся. Бабушка всегда говорила, что жена не дала бы ему развода. Но я думаю, что у него не хватало смелости попросить. Он всегда испускал вздох облегчения, когда мы уходили; он думал, что мы не замечаем, но я видел. Видел каждый раз.

Долгие ночи в ресторане, занимаясь бухгалтерией и создавая новые меню. Джон помнит, как бабушка шутила, что у Джеймса есть любовница, только с печкой и залом для посетителей. Он спросил себя, знала ли она, но припомнил сухой смешок, сопровождавший эти слова, и решил, что, должно быть, знала.

— А когда он умер и мама попыталась прийти на похороны — со мной на буксире, — ваш отец, ваш драгоценный Хэмиш не пустил нас на порог. «Это неприлично, это неправильно», сказал он. «Здесь только семья», сказал он. Как будто мы были парочка прохожих зевак, а не его собственная плоть и кровь. Моя мама — она бы просто ушла, но я сказал ему, кто мы. Я сказал и доказал, и он знал, что я говорю правду. Но он всё равно не впустил нас. Обозвал нас лжецами и пригрозил, что нас арестуют за публичную клевету.

Хэмиш, рычащий в гневе на пороге церкви; Джон помнил крики. Он думал, что причиной было горе. Он был молод и еще не чувствовал разницы. А на следующий неделе Хэмиш убрал плов из меню и так никогда и не объяснил причин.

— Я не понимаю, — сказала Гарри.

— Нет, конечно же, нет. Ты же всегда была внутри, не так ли? С момента твоего рождения ты была частью семьи. Ни вопроса, ни сомнения — «Империя» была твоим наследством. С дедом, качавшим тебя на коленях, и подобной хренью. Что же, я получал своего деда дважды в год, когда, нарядно одетый и отмытый до блеска, заходил в обеденный зал, чтобы увидеть его, как будто мы приходили поклониться алтарю лже-бога. «Вот, Джимми, это твой дедушка, улыбайся и веди себя хорошо, иначе он не позволит нам вернуться. И тссс, никому не рассказывай про это, мы же не хотим смущать его семью, правда?» Как будто мы не были семьёй, нет — мы были просто маленьким развлечением на стороне, в наличии которого он не мог признаться. Будто моя мать не была его плотью и кровью, будто мы ничего для него не значили, кроме чека, который он выписывал каждый месяц, чтобы она ни в чём не нуждалась. И она любила его за это. Любила. Подбирала каждый кусочек, который он бросал ей под ноги; лелеяла каждый из них, потому что они были от него.

Джим фыркнул.

— Глупая корова. Он не любил нас. Мы не интересовали его в остальное время, когда не были в поле зрения. Моя мама довольствовалась огрызками, хотя должна была обладать тем же, что и вы. Она не сделала в жизни ничего плохого, за исключением рождения не у той женщины.

— Это не даёт тебе право…