Мишель Фуко и литература (сборник)

Возвращаясь к вопросу о том, как опыт может быть одновременно общепринятой основой и трансформирующей силой, сейчас мы можем сказать, что подобная возможность всегда является следствием чего-то, что функционирует как внешнее. В этом внешнем нет ничего постоянного или универсального, однако отныне оно всегда связано с доминантными формами данного режима мысли и практики. Мы уже видели, что для Фуко локус внешнего меняется вместе с развитием его основной методологии. В 1960-е оно воспринимается как нечто, что переживается и передается посредством конкретных произведений литературы, равно как и фундаментальными жестами исключения, в то время как в 1980-е оно становится тем, что дает о себе знать, например, в культивировании трансформативных техник в отношении себя. На этом этапе Фуко, по-видимому, отступается от своего интереса – и веры – в литературу как одного из способов, которыми мысль «умудряется избегать самое себя». В его последней работе книгами опыта будут уже не произведения Беккетта, Бланшо или Батая, но Сенеки, Диогена и Платона. Равно как такими же книгами будут и его собственные – в особенности «История безумия», «Надзирать и наказывать» и первый том «Истории сексуальности». Однако нам следует избегать соблазна видеть в этом переносе прогрессивное развитие, которое характеризует все прежние фазы. Скорее, ничто не способно препятствовать тому, чтобы поддерживать все три уровня одновременно, так что работа трансформирующего опыта может, в иное время и иным образом, воздействовать посредством литературных произведений, посредством сопротивления тем ресурсам, что находятся в теле, посредством повторного создания субъективного отношения. Отныне мы можем объединить фукольтианскую концептуализацию чужого, или внешнего, мысли с его размышлениями об опыте и его вероятной трансформацией, и использовать эти рамки в качестве способа понимания одного из тех эффектов, которыми обладает литература.

III. Вымысел, опыт, эксперимент

Анализ опыта, предпринятый Фуко, дает нам ответ на первую часть моего вопроса, связанного с условиями возможности трансформации опыта, но также частично и на вторую его часть, связанную со способностью литературы действовать в качестве трансформирующего опыта. Как мы уже видели, литература осуществляет это с помощью роли, которую она уделяет вымыслу и вымышленному – точка зрения, которая в конечном счете может помочь нам определить характерный модус действия литературы, благодаря которому подобная трансформацию становится возможной. Несмотря на то, что у меня нет ни малейшего желания здесь давать определение литературе, которое могло бы бережно включать или исключать все те произведения, что достойны или нет этого слова, все же возможно дать минимальное, предварительные определение, характеризующее все ее формы. Это, проще говоря, частичное использование языка, фиктивного по своей природе. Однако, утверждая, что это использование языка фиктивно, мы вовсе не говорим, что он не имеет отношения к миру, в котором мы живем, или к тому, что имеет отношение к истине. К примеру, в раннем эссе о некоторых участниках группы «Тель Кель» Фуко отвергает простейшую возможность понимания вымысла в терминах оппозиции реального и нереального, реального и вымышленного[173]. Вместо этого он настаивает на том, чтобы понимать вымысел как возникшую форму дистанции определенного типа – не дистанции между языком и вещью, но дистанцией, существующей внутри самого языка. В этом смысле вымышленное становится способностью, по словам Фуко, свести нас с тем, «чего не существует, в той мере, насколько это возможно» (DEI, 280). И любое использование языка, добавляет он, который говорит с этой дистанции, или изучает ее – будь то проза, поэзия, роман или «размышления» (предположительно включающие в себя философию) – является языком вымысла (DEI, 280–1).