Мишель Фуко и литература (сборник)

Интервью также дает нам ключ к пониманию того, что эти границы-опыта соотносятся с другими типами границ-опыта, которые, как мы уже видели, репрезентируют фундаментальный жест, с помощью которого культура исключает то, что будет функционировать в качестве ее внешнего – например, безумие (HMP, xxix, 161). Фуко говорит об этих моментах разрыва, или разделения, как причинах возникновения определенного опыта, в котором субъект возникает как спутник поля объектов. Таким образом, процесс, посредством которого объект «безумия» возникает в конце девятнадцатого столетия, также включает процесс возникновения субъекта, способного познать безумие. (EMF, 254 [55]). Он определяется как вид границы-опыта, поскольку включает трансформацию в форме субъективности, посредством конструирования поля истины. Как бы то ни было, главным для Фуко является то, что книга, срывающая покров с этой истории, сама по себе должна служить источником опыта, который, в своем особом роде, также является границей-опыта. Следовательно, опыт, посредством которого мы предполагаем осознать доступный способ определенных механизмов (например, заключения, наказания и т. д.) и способ, посредством которого мы предполагаем отделить себя от них, воспринимая их иначе, должен представлять собой одно и то же. Это истинный смысл того, что я делаю (EMF, 244 [46]).

Таким образом, мы обнаруживаем, что Фуко использует концепт границ-опыта с двух, так сказать, сторон анализа: этот опыт является как объектом исторических изысканий, так и, в другом смысле, их целью. Он признается: «это всегда является вопросом границы-опыта и истории истины. Я пленник, опутанный клубком этих проблем» (EMF, 257 [57]). Наряду с многочисленными попытками, которые совершает Фуко, характеризуя свою собственную деятельность (в терминах знания, власти/знания или знания-власти-субъекта), мы можем разместить дополнительную и, вероятно, небесполезную формулу: его работы непрерывно стараются понять и высвободить связи между формами опыта и формами знания, между субъективностью и истиной. И это именно та запутанность, которую он продолжает исследовать и включать в свои последние работы.

В ранней версии «Предисловия» ко второму тому «Истории сексуальности»[159] Фуко объясняет связь между его новым интересом к субъективности и интересом прежним, обращенным к дискурсу и власти, в терминах общего проекта критической истории мысли. Под этим подразумевается история форм объективации, субъективации и принуждения, которые, в определенное время, для определенной группы людей конституирует то, что он именует «историческим a priori возможности опыта» (F, 460 [632]). Принимая точку зрения, высказанную в «Истории безумия», например, мы можем сказать, что для некоторых людей восемнадцатого столетия опыт безумия оказался возможным благодаря исторически обусловленной комбинации форм объективации, субъективации и принуждения. Эти формы, эти структуры опыта, определялись тем, каким образом воспринимались сумасшедшие, иррациональные люди, осмыслялись и связывались воедино теми, кто считал себя здоровыми и рациональными. Во второй версии этого «Предисловия»[160] Фуко объясняет, что полагать сексуальность исторически единственной формой опыта означает воспринимать ее как «корреляцию между областями знания, типами нормативности и формами субъективности»[161] (PHS, 333 [579]). Однако, чтобы создать критическую историю этого «сложного опыта» (ibid.), ему необходимо обладать методологическими инструментами исследования каждой из этих областей, и именно поэтому, в начале 1980-х годов, он пытается выработать способ осознания третьей области – области субъективности и отношения к себе. Интересно отметить, что в данном «Предисловии», ссылаясь на свои ранние работы, он упоминает свое недовольство методом экзистенциальной психологии (представленной его работой о Бинсвангере[162]) – недовольство, которое, как он теперь говорит, возникшее из-за «теоретической недостаточности в развитии заметок об опыте» (PHS, 334 [579]), присутствовавшей в методе. Таким образом, одно из ключевых отличий между тем, что мы называет докритическим и критическим этапом Фуко, определенно заключается в выработке достаточного комплекса представлений об опыте.

Ключевым моментом этого представления, как мы уже видели, является идея того, что наш опыт – в обыденном понимании этого слова – определяется формами знания, власти и отношения к себе, которые являются исторически единственными[163]. Теперь мы можем добавить, что все эти формы, как целое, конституируют то, что Фуко называл «мыслью» – то есть критическая история мысли попросту является историей форм, или структур, нашего опыта. Действительно, мысль, с этой точки зрения, является тем, что конституирует человеческое бытие в качестве субъекта.