Мишель Фуко и литература (сборник)

Первым, что бросается в глаза относительно этого второго использования концепта, является то, что Фуко никогда не дает эксплицитного определения опыта, никогда определенно не раскрывает смысл термина. Ранее в книге мы прочитали фразы о «всех великих опытах Ренессанса» (НМ, 8 [21])[151], «западном опыте безумия» (НМ, 16 [34]), «опыте безумия в пятнадцатом столетии» (НМ, 15 [32]), но сам по себе опыт избегает определения. Как бы то ни было, представляется возможным собрать воедино фукольтианское понимание этого концепта. В первую очередь, оно включает в себя способ, в котором данный объект рассматривается и концептуализируется в конкретной культуре. Например, на заре Ренессанса, утверждает Фуко, существовало противостояние между двумя возможными формами опыта безумия: опыт «трагический» и опыт «критический» (НМ, 26 [45]). И эти две формы, сообщается нам, являются основой «всего, что может быть прочувствовано (éprouvé) и сформулировано (formulé) о безумии на заре Ренессанса» (НМ, 27 [46]). Позже, рассуждая о великом огораживании неразумия, он говорит, что оно является «способом восприятия», который необходимо принять во внимание для понимания «форм чувствительности в отношении безумия» в классическую эпоху (НМ, 54 [80]). Он полагает, что практики интернирования частично объясняют «образ действий, в котором безумие постигается и живет в классическую эпоху» (НМ, 55–80). Вне этой практики на пути к безумию рождается «новая чувствительность» (sensibilité) (НМ, 62–89), возникает новый объект, и вокруг формы «восприятия» возникает множество способов захвата неразумия (НМ, 101–140). Заключительный пример: «Классицизм питает в отношении нечеловеческого начала какое-то чувство стыдливости (éprouvé), неведомое (ressentié) Возрождению» (НМ, 143–192)[152]. Следовательно, первым аспектом любого опыта будет форма перцепции или чувствительности, которая делает его возможным – или даже необходимым. Данная структура опыта делает возможным и приводит к определенным способам чувствования, видения, чувствования объекта.

Однако эти формы перцепции не являются единственными компонентами структуры опыта. Несмотря на вполне очевидную склонность Фуко к исследованию феномена восприятия и (индивидуального) сознания, необходимо подчеркнуть, что опыт безумия – это не просто форма чувственности. Он включает в себя как институциональные практики интернирования, так и формы знания, развивающегося внутри институций и поддерживающего его. В интервью, которое он дал вскоре после выхода в свет оригинального издания книги, Фуко делает следующее заявление, являющееся своеобразным резюме книги: «Безумие существует исключительно в обществе, его не существует вне форм изолирующей его чувствительности и форм отвращения, исключающего или захватывающего его» (DEI, 169)[153]. Подобные формы отвращения, включающего в себя и исключение, и поглощение, можно рассматривать как нечто, что Фуко позже назовет аспектами власти/ знания в отношении безумия. Например, существует определенная «практика и конкретное сознание эпохи классицизма», являющиеся частью этого дистинктивного опыта безумия (НМ, 258 [211]). Действительно, этот опыт «выражается» в «практике интернирования» (НМ, 137 [185]). Таким образом, в классическую эпоху формы отвращения включают в себя огромные больницы (такие как парижский Бисетр и лондонский Битлхем), совмещенные с типами знания, пытающегося объяснить безумие, например, исключительно в отрицательных терминах отсутствующего разума.