Мишель Фуко и литература (сборник)

Начнем мы с предисловия к первому изданию «Истории безумия», в котором Фуко, ни на кого не ссылаясь, цитирует пассаж из стихотворения в прозе Рене Шара, которое заканчивается призывом «Développez votre étrangeté légitime» («развивайте свою законную непохожесть, свою законную странность»)[146]. Этот императив мог бы стать эпиграфом ко всем работам Фуко, к серии книг, которые в попытке «думать иначе» (penser autrement) (UP, 9 [15]) непрестанно исследуют все чуждое нашим способам мышления и действия. Работа о безумии в особенности призвана исследовать исконные действия, с помощью которых безумие и неразумие были исключены из рационального опыта современного запада – разделение, при котором они превраились в самое странное, чужое и исключенное для разума[147]. Однако из переиздания 1972 года Фуко убрал оригинальное предисловие, написав новое. В нем он отступает от роли авторского голоса, сопротивляясь тому, что кажется ему соблазном навязывания законов интерпретации произведений. В конце концов книга, говорит он, действительно может быть «незначительным событием» (HM, xxxvii [9]), но это событие, за которым следуют бесчисленное множество симулякров – интерпретаций, цитирований, комментариев – и автор не может и не должен пытаться его ограничивать. Проводя любопытное различие, Фуко говорит, что ему бы не хотелось быть книгой, которая бы сама по себе притязала на статус текста, к чему критики с удовольствием бы все и свели. Он хотел бы, чтобы книга представляла не саму себя, но «дискурс», под которым он подразумевает «одновременно сражение и оружие, стратегию и удар… случайную встречу и повторяющуюся картину» (НМ, xxxviii [10])[148]. Что же это за цепь событий, в которые вписана эта книга о безумии? Одним из способов ответить на этот вопрос является обращение к ядру мысли об опыте, который структурирует и оживляет поход Фуко к безумию.

В центре книги, как показывает оригинальное предисловие, находятся два мнения о безумии. С одной стороны, это идея о «границе опыта», основополагающем жесте, с помощью которого культура исключает то, что будет функционировать как ее внешнее (outside) (HMP, xxix [161]) – в этом отношении исключение безумия и неразумия разумом. Далее в книге ставится вопрос о возврате к «degré zéro» (HMP, xxvii [159]) истории безумия, когда разум и неразумие были неотличимы, не разделены, ко временам, предшествующим этому исключению[149]. Фуко предполагает, что возможно сделать серию историй об этих границах опыта, могущих включать конструкт Востока как иного по отношению к Западу, основополагающее разделение между разумом и сном, и институт сексуальных запретов. К этому списку мы можем добавить первичное разделение, представленное Платоном, между дискурсом разума и языком поэзии. «Граница опыта» 1961-го года совсем не то, к чему призывал Фуко в своем интервью в 1978 году – этот его призыв я цитирую в отношении «книг опытов»[150]. В этом интервью «граница опыта» является предельным опытом, нарушающим границы культуры – опытом того рода, что описывал и чудесным образом создавал Батай – в то время как здесь существует опыт, в котором культура на самом деле создает свои пределы. Еще раз, мы видим, что напряжение между смыслами опыта самовоспроизводилось, но в этот раз внутри одной из этих форм. Тем не менее, давайте на мгновение обратимся к контексту «Истории безумия». Чтобы понять форму границу опыта, отделяющего разум от безумия, необходимо обратиться к тому, что Фуко называл «классическим опытом безумия». В этой фразе, проходящей красной нитью через всю книгу, «опыт» рассматривается как результат всей совокупности доминантных способов видения, мышления и действия на пути к безумию – способов, включающих систему мысли, институций и аппарат законов («мнения, институции, судебные и полицейские меры, научные концепты») (НМР, xxxiii [164]).