Мишель Фуко и литература (сборник)

Фуко пытается вновь ухватить то, что необходимо «держать вместе – … слова и вещи»[130]. Этот элемент – порядок: «порядок – это одновременно то, что дается в вещах как их внутренний закон, тайный источник, по которому они глядят друг на друга, некоторым образом одни в другие, и то, что не существует иначе, чем сквозь решетку взгляда, внимания и речи». Мы уже встречались с такой взаимосвязанностью внутренней структуры объекта и активной организации субъекта, когда Фуко говорил о «структуре». Чтобы обозначить неразрывную связь между тем, что мы видим вещи, и тем, что мы говорим («Рождение клиники»). Но Фуко хотел быть здесь более точным. Прежде всего, он проводит различие между «фундаментальными кодами культуры»[131] и областью «научных теорий или философских интерпретаций»[132]. С одной стороны – практические ряды, а с другой – теории упорядоченности. Область археологии в точности дана для осмысления как посредническая, серединная и тем не менее – фундаментальная. Фундаментальная в двух смыслах. Во-первых, в том смысле, что она нейтрализует регулярность немедленных практик, чтобы дать возможность заметить «чистое существование порядка»[133]; затем, в том смысле, что теории порядка располагаются в той вновь открытой области, где выстраиваются все спекулятивные подструктуры. Мы видим, как Фуко заигрывает здесь с гуссерлианской феноменологией: это двойное движение в самом деле перекрывает операцию эйдетической редукции (сведения к показу) «чистого бытия порядка» и трансцендентной редукции (движения теории, исходя из «более архаической области»). Между тем эти редукции открывают здесь измерение историчности. Поскольку то, что «порядок существует», и это продемонстрировано в организации сущности и в способностях к устройству, немедленно восстанавливает сущность эпохи[134] порядка, приведение к историческому порядку эмпиричностей. Как же отныне определить эту археологическую область? Мы оказываемся тогда при бесконечном перемещении обозначений. Фуко на самом деле говорит об «опыте». Каждая эпоха дает место опыту, определенному по существующему порядку: «в этом исследовании мы хотим проанализировать этот опыт»[135].

Итак, археология могла бы быть описанием фундаментального опыта собственного порядка в каждую эпоху. Но это «существует» порядка становится мыслимым только, если исходить из некоего опыта обрушения того общего места между выражениями и видимостями, между словами и вещами, которое представлено в современной литературе и живописи.

Перевод с французского Н. Т. Пахсарьян

Тимоти О’Лири. Фуко, опыт, литература [136]

Книга появляется на свет – крошечное событие, вещица в чьих-то руках…

Фуко[137]

Книга – это щепотка песка…

Кальвино[138]

Вот что больше всего угрожает чтению: реальность читателя, его личность, его нескромность, ожесточенное желание остаться самим собой при встрече с читаемым…

Бланшо[139]

Главный вопрос, который я хочу здесь рассмотреть, это вопрос о том, «что может сделать литература»[140]? Если книга является незначительным событием, маленьким объектом, просто щепоткой песка, как о ней можно что-либо сказать? В одном из нескольких интервью, где он рассказывал о своей неудовлетворенности философской средой, основой которой были марксизм, феноменология и экзистенциализм, во времена его студенчества, Фуко делает следующее поразительное заявление: «… для меня переломом стала первая пьеса Беккета, «В ожидании Годо», это захватывающее представление»[141]. Цель этой статьи – заложить фундамент для осознания того, каким образом литературное произведение становится способным оказывать подобный эффект – заставить нас думать по-другому. Действительно ли литературное произведение способно менять того, кто его читает? Или, если немного сместить фокус – способны ли люди менять самих себя посредством чтения литературы? Для начала скажу: я отвечаю на этот вопрос утвердительно – да, я постараюсь доказать, что литература действительно способна оказывать подобного рода эффект.