Мишель Фуко и литература (сборник)

Так чему же нас учит китайская энциклопедия Борхеса? Нужно ли говорить, что она предлагает нам другой порядок? Это – больше, чем таковой, речь идет о необходимости как следует понять: Борхес не играет в ученого этнолога, который демонстрирует экзотические классификации, чтобы показать нам относительность наших собственных, западных, весьма обедненных. Это иное и более разрушительное действие: необходимо заставить исчезнуть «место как таковое», открыть «немыслимое пространство». Немыслимое только ли для нас самих? Тогда бы довольно было бы какого-либо ренессансного или классического текста, поскольку уже в эти эпохи (как утверждают «Слова и вещи») вещи по-другому располагались на своих местах, а также – достаточно было бы старинного взгляда на них. Нет, то, что содержится в тексте Борхеса – это в нем самом, поскольку он подавлен, есть «немая почва, где существа могут располагаться рядом друг с другом»[119]. Говоря иначе, Борхес не дает другой порядок, но предоставляет саму невозможность порядка как такового. Но где же вещи могут располагаться рядом друг с другом «если в не-месте языка» (а это – иное, нежели прочное пространство речи Эстена)? Таким образом, в качества места рождения «Слов и вещей» выступает суверенный опыт языка как обоснование общего места слов и вещей. Это означает также литературу.

Гетеротопия[120] – это не столько другой порядок, сколько Другое порядка, и именно с ним мы научимся различать разные порядки от того, современниками которого мы являемся. И именно в гетеротопии (то есть в знаменитой борхесовской китайской энциклопедии) исчезает знаменитый «операционный стол». Но не является ли стол, который разрушается здесь, также и столом кантовских категорий? Не будем спешить: достаточно отметить, что Фуко говорит нам, что разрушаемый стол – это одновременно «картина». Динамике разрушения картины Фуко, как известно, дает другую версию: «на скошенных ножках, явно неустойчивых, мольберт шатается, рамка разламывается, картина и трубка падают на землю, буквы рассыпаются: общее место – банальное творение или урок вещей – исчезает»[121].

* * *

В тексте, посвященном Магриту, Фуко пытается показать, как картина «Это не трубка» (особенно во второй версии) должна быть понята, если принять во внимание ее композицию, утративший значение аналог калиграммы. Функция калиграммы ясно обозначена: «Калиграмма играет тройную роль: восполняет алфавит; делает возможными повторы, не прибегая к риторике; захватывает вещи в ловушку двойного начертания»[122]. Всякий раз речь идет о том, чтобы выткать общее пространство между словом и изображением, между вербальным знаком и пластической формой. Итак, картина Магрита «выполняет три функции, но выворачивает их наизнанку, тем самым колебля все традиционные связи речи и изображения»[123]. На картине больше нет калиграммы (фраза и рисунок заняли свои собственные места), но она продолжает исподволь будоражить ее: фраза отчетливо нарисована, трубка испещрена мелкими знаками; с другой стороны, негативная связь, представленная во всякой калиграмме (нужно смотреть на эти знаки, не читая их, чтобы увидеть в них проявление формы), взята в форме отрицания во фразе («Это не трубка»). Между тем действие Магрита не должно быть понято как просто замаскированное восстановление власти калиграммы. Калиграмма управляет путаницей как наложением пространства расположения вербальных знаков на пространство расположения видимых форм. Обычно эти пространства разделены, но поверхность контакта между ними всегда существовала («это маленькое белое пространство, которое бежит над словами и под рисунками, служит для них общей границей для бесконечных переходов»[124]), эта поверхность контакта – как раз та, что позволяет «все связи, определения, номинации, описания, классификации». Итак, Фуко замечает, что после гипотетической калиграммы, где фраза и рисунок занимают свои прежние места, именно это маленькое белое пространство исчезает, если брать в расчет негативную фразу (это не трубка): «Ловушка разбивается о пустоту: изображение и текст распадаются в разные стороны согласно свойственной им гравитации. У них больше нет общего пространства, нет места, где они могли бы накладываться друг на друга, а изображения могли бы войти в лексический ряд»[125]. Точно так же в китайской энциклопедии Борхеса слова и вещи более не находят упорядоченного пространства для коммуникации. Здесь фразы и изображения видят их общее место дислокации.