Мисс Черити

Кеннет Эшли

Вы в порядке, мисс Тиддлер? Вы так бледны… Я боюсь, вы снова потеряете сознание. Я вас провожу.

Я

Благодарю вас. Я бы предпочла пройтись одна. Со мной все хорошо. Это просто головокружение. Оно уже прошло, мистер Эшли.

Как обычно, я постучалась в дверь с черного хода, и Мэри открыла. По черной лестнице я добрела до четвертого этажа, миновала проходную комнатку, мельком взглянув на стул Табиты. Призрак не появился. Я вошла в классную комнату, дрожа от холода. Доктор Пайпер прав, там совсем плохо топили. Я повернула направо, к клетке Питера. Опустилась на колени. Мне не с кем было поделиться, некому рассказать… да и что рассказывать?

Я

Питер, я видела… Сегодня я видела Табиту. Помнишь Табиту, Питер? Она тебя называла Фрикасе, но в глубине души любила…

И тут я вдруг увидела себя со стороны: на коленях, беседующую с кроликом. Одна умалишенная рассказывает о другой. От рыданий задрожали плечи. Я спрятала лицо в ладонях, оплакивая детство. Мое искалеченное, обгоревшее детство.

26

Меня затянуло в темный омут; доктор Пайпер сказал, что это неврастения. Я слышала, как мама громко шепчет ему на ухо: «Она сошла с ума, так ведь?» Доктор советовал отправить меня на воды во французские Пиренеи, в Баньер-де-Бигор. Я готова была лечиться хоть в Австралии, лишь бы подальше от мамы. Однако при одной мысли, что надо ехать за границу, мне становилось не по себе. Мне бы хотелось оказаться, причем навсегда, в Дингли-Белл, рядом с моим «источником». Я не могла дождаться, когда снова его увижу.

Мне исполнилось двадцать два года; в Лондон снова вернулась весна. Я чувствовала прилив новых сил. Я бы слукавила, если бы сказала, что причиной тому было желание закончить книгу, стать художником или встретиться со старыми друзьями. Все это вместе взятое не вытащило бы меня из темной дыры, в которую я провалилась несколько недель назад. Лишь страстное желание заработать поставило меня на ноги и заставило снова взять в руки карандаши и кисточки.

Прежде всего следовало вернуть долг мистеру Эшли. Стыдно занимать у молодого человека, у которого и так ни гроша за душой. Наконец я стала понимать, как всесильны деньги — и в Бедламе, и за его пределами. В памяти без конца всплывала убогая комнатушка Табиты: голые стены, жесткий стул, циновка; она сама, исхудалая, в сером поношенном платье с чужого плеча, с нечесаными седыми космами. Это приводило меня в негодование! Я помнила Табиту красивой, ухоженной, кокетливой. Я хотела устроить ее в удобной комнате, обеспечить ей приличную одежду и хорошую еду. Даже если сознание ее теперь было как у животного (как выразился доктор Пайпер, вероятно, пытаясь меня утешить), я по-прежнему считала ее Божьим созданием, достойным лучшего обхождения.

Одним солнечным весенним утром я надела шляпку, взяла папку с рисунками и вышла из дома. Я только что закончила «Мадемуазель Дезире» и собиралась продать рукопись. Я совсем отвыкла от шумных улиц и быстрой ходьбы. Голова кружилась, сердце колотилось. Стиснув зубы, я продолжала идти, повторяя: «тили-тили-тесто, жених и невеста, много рисовала, деньги получала».

В конторе «Кинг и компания» все очень мило со мной здоровались. Меня попросили подождать в приемной, где по-прежнему высились горы книг. Самую высокую соорудили из экземпляров «Мастера Питера», готовых к отправке в книжные магазины. Увидев их, я немного воспрянула духом.

Ко мне вышел Кинг-старший, чему я была рада. Мне не хотелось сейчас погружаться в долгий разговор с любезным, но застенчивым собеседником.

Альфред Кинг

Проходите, проходите, мисс Тиддлер, присаживайтесь. Вы выглядите очень усталой… Я слышал, что вы сильно хворали.

Я

Все в порядке, благодарю вас. Я закончила «Мадемуазель Дезире». Недоставало только этих трех рисунков.

Продолжая говорить, я открыла папку. Мистер Кинг взглянул на рисунки и пробормотал: «Какие славные мышки», — а потом поделился новостью о рождении внука Захария. Я поздравила его и спросила, когда он мог бы предложить мне новый договор.