Мисс Моул

В кои‐то веки руки Ханны были праздны. Она расслабленно полулежала в кресле у камина с раскрытой книжкой на коленях, и Рут, которая взглядывала на экономку время от времени, отвлекаясь от домашнего задания, замечала, что глаза у нее часто закрыты. Мисс Моул выглядела иначе: моложе и, хотя Рут не могла в мыслях подобрать правильного слова, уязвимее. Платье из темно-красного шелка было немодным и старым, но горящий огонь придавал блеск юбке и шелковым чулкам; пряжки домашних туфель сверкали, а праздная элегантная поза и изящные очертания щиколоток рождали в Рут чувство удовлетворения и приближения к идеалу жизни в доме викария, где все переодеваются в домашнюю одежду и никто никуда не спешит. Мать девочки, которая сопротивлялась вечерним собраниям лишь вполсилы и которую в любой момент могли вызвать по делам милосердия, редко надевала по вечерам платье, не подходящее для внезапного выхода в люди, и это глубоко оскорбляло в Рут чувство уместности и добавляло суеты дому преподобного, где каждый, казалось, спешил творить добро исключительно вне родных стен. Все дурацкие вещи, по мнению Рут, были созданы во имя и от имени домохозяек: скучные платья, толстые чулки, чопорные выражения лиц и гнетущее чувство долга. И однако вот она, мисс Моул, которая, пусть и далека от моды, выглядит истинной леди и существует в мире, который не вертится вокруг молельни; в мире, где красота и отдых ожидаемы и достижимы. Рут получила возможность заглянуть в щелку двери, которую ей всегда хотелось распахнуть настежь, и девочка тихонько сказала:

– Мне нравится, когда вы не заняты штопкой.

Ханна на мгновение приоткрыла глаза.

– Я почти задремала, – сонно пробормотала она и снова закрыла глаза. Она лукавила, поскольку ее мозг лихорадочно работал, но насчет правды Ханна была не слишком щепетильна. Она сомневалась в безусловной ценности правды в том виде, как ее понимает большинство, и считала лишь ограничивающей условностью, принятой в обществе. Голая правда чаще всего оказывалась скучной и неловкой, в то время как ложь являлась формой воображения и оберегала частные мысли Ханны. Проводя жизнь в чужих домах, она ежечасно подвергалась риску вторжения в личное пространство, и ложь давала ей необходимое безопасное укрытие.

Вот и теперь, прикрывшись вуалью сонливости, она размышляла, радует ли ее перемена в отношении к ней Рут. Именно над этим Ханна упорно работала, но еще раз убедилась: одно находишь, другое теряешь. Она заполучила доверие девочки, но захватывающая кампания по завоеванию завершилась. Ханна провела ее мастерски, но, к сожалению, об этом знала лишь она сама и не могла при случае похвастать ловкостью. Зато в нагрузку ей досталось бремя, требующее заботы и связывающее обязательствами по рукам и ногам. Она все сильнее привязывалась к Рут, а ведь еще десять лет назад пообещала себе впредь не поддаваться нежным чувствам. Хлопот от них больше, чем пользы, но тщеславие было слабостью мисс Моул. Она жаждала восхищения, хотя давно поняла: нельзя что‐то получить, ничего не отдавая взамен. Ханна решила смириться с тем, что полюбила Рут, поскольку все зашло слишком далеко, чтобы сдать назад, но на этом она и остановится: взваливать себе на шею всю семью она не собирается, да и маловероятно, что ей представится такой шанс. Между мисс Моул и Робертом Кордером существовала инстинктивная антипатия, хотя сегодня вечером он был дружелюбен и похвалил грибы – с тем, правда, подтекстом, что ее настоящее место на кухне и лучше бы там ей и оставаться. Что касается Этель, ту раздирали противоречия: религия тащила девушку в одну сторону, а мирские желания – в другую, и примирить между собой конфликтующие устремления было не под силу никому, кроме самой Этель.

– Я почти закончила, – услышала Ханна голосок Рут. – И готова услышать историю про грабителя.

– Она не годится для рассказа на ночь.

– Но, мисс Моул, вы сами говорили, что грабитель вам понравился!

– Говорила, но у меня вообще странные вкусы. И боюсь, ты сделала уроки кое‐как, лишь бы поскорее освободиться.

– Но сейчас такой удобный случай, никого нет дома…