Мисс Неугомонность

— Потому что это может повлиять на всю их дальнейшую… ну, на их встречи с другими парнями.

— Какими другими парнями?

— Мари, подними лучше ногу. — Его брови сошлись, а желваки обозначились, будто опять вернулся в свое извечно раздраженное состояние.

— Постой, а зачем ты это читал? — продолжила я приставать, даже зная, на что рискую нарваться. — И где?

— Интернет — величайшее открытие человечества. А на эту тему в открытом доступе можно найти уйму информации, если не сидеть сутками напролет за дурацкими стрелялками и стратегиями.

— Кев?

— М-м-м?

— Зачем ты это читал?

— У меня племянница подрастает. И сестра младшая есть, вообще-то.

— Кев?

— Мари, одевайся давай. Ты распаренная, вон розовая вся, сейчас остынешь моментально, еще простынешь, — буркнул он, убирая тряпицу и отворачиваясь.

— Хорошо, я сделаю, как ты сказал. А тебе также не мешало бы обтереться и одеться. Потому что все озвученное про простуду относится и к тебе тоже, — задрала я нос, мысленно пообещав себе вернуться к этому вопросу в будущем.

Через пять минут мы, одетые, сидели за столиком, грея руки о чашки с горячим чаем. В мою порцию Кевин снова щедро плеснул виски, в свою положил ложек шесть сахара. Пить этот сироп едва ли возможно, но я старалась. Как говорится, из этих рук хоть отраву.

Мы молчали. Но это молчание было удивительно умиротворяющим. Мне хотелось молчать, смотреть на него, не стесняясь и не пряча взгляд, думать о нем и улыбаться без опаски услышать гневный оклик.

— О чем ты думаешь?

— О том, что мне нравится вот так сидеть рядом с тобой и молчать, — честно призналась я.

Склонив голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то, что происходит внутри него, он согласно кивнул:

— Мне тоже. На удивление. Как будто так и должно быть.

Должно, Кевин Доэрти. Еще как должно. В моем идеальном фантазийном будущем уж точно. И как же мне хочется рассказать тебе о нем, вот только боюсь, что вырвись хоть словечко, и улетучится и то хрупкое волшебство, что царит между нами сейчас. Но слова так и рвутся: хочу не скрывать ничего, хочу нежничать с тобой без оглядки на страх что-то испортить, оттолкнуть. Болтать без умолку хочу, что к тебе чувствую.

— Расскажешь мне о своих братьях? — неожиданно попросил Саваж, практически спасая меня от прорыва внутренней плотины эмоций.

— Что рассказать?

— Все расскажи.

Я, не в силах пока нормально сосредоточиться, стала рассказывать обо всем подряд, без хронологии, перескакивая с одного на другое. Про миллион приключений, про то, каково это было — расти одной девчонке с пятью старшими братьями до появление близнецов. О том, как они безбожно дурили меня мелкую и как я им мстила, устраивая небольшие пакости. О том, как защищали они меня, очень часто, по моему мнению, чрезмерно. К тому моменту, когда я, и сама не понимая, начала всхлипывать, вспомнив о маме, Кевин перетянул меня обратно в постель, укрыл до самого подбородка, уютно устроив на своей груди. Дал поплакать, поглаживая по волосам и тихонько нашептывая, что как бы там ни было, у меня прекрасная семья.

— Семья, настоящая, такая, чтобы за тебя все горой и ты ради них на что угодно — это такое охренительное сокровище, Мари, — тихим монотонным голосом говорил он. — Я не знал, не понимал этого, пока к Вестонам не попал. Да и у них пока жил, не сразу дошло. Чтобы не было наплевать на тебя, хоть как ты косячишь, хоть ты поганец, никому не сдавшийся, даже родившей тебя женщине… Чтобы о тебе переживали, плакали, жалея, хотя бог свидетель, я себе сам в морду теперь хочу дать за слезы ма Линды из-за меня, придурка. Чтобы припрятали для тебя пончик от всей оравы прожор, даже если ты где-то прошлялся… Чтобы ты был для них, существовал в каждой минуте времени, хоть не рядом, но в мыслях, в сердце, а не оказался «позорной ошибкой бурной юности», пятном, от которого избавляются, прячут, забывают изо всех сил.

Я лежала, приникнув к Кевину всем телом, и едва дышала, слушая его голос и гулкий стук сердца, в каждом ударе которого мне слышалась тяжкая нота боли. Молчала, понимая, что никакие слова не могут быть уместны. Открой я рот, и Саваж опомнится, ощетинится, пожалеет об откровении. Да и что я могла бы сказать? Из цензурного если. Что я умираю от желания плюнуть в лицо этой его мамаше биологической. Некрасиво? Так нельзя? У всех бывают обстоятельства? Да пошла она! За страдания парня, биения чьего сердца мне внезапно дороже всего на свете, я хочу отплатить ей, пусть и права никакого не имею, пусть и не мой он… Я ведь уже его. Вся с потрохами.

Глава 18

Мари давно уже посапывала во сне на моем плече, а я все пялился в невидимый сейчас потолок, прислушиваясь к порывам ветра снаружи и тихому шуршанию миллионов снежинок по металлу машины.

Что произошло между нами?

В смысле — помимо секса.

Секса — обещания. Обещания в каждом изгибе и нежном местечке тела Мари, в каждом ее прерывистом вдохе и рваном жадном движении. Обещания, что тот, кто получит эту… уже женщину, навсегда окажется самым охерительно везучим засранцем в мире. Вот только кому адресовано это обещание?