Миссия ранга «Жизнь» 2

Вообще, чем дальше, тем больше вижу несуразностей разрывы между частями, куда могу вклиниться враги, «мёртвые» зоны где солдаты стоят без толку и т. д. А ведь я пусть и опытный, пусть умный, но обычный ефрейтор, который собрал информацию «по верхам». Нет, явная хрень.

Вскоре наступление почему-то прервалось и до полудня не возобновлялось. Благо, нас не заставили стоять всё это время в парадном строю.

— Что там, Мартынов? подошёл взводный прапорщик Корнеев, знающий о моём остром зрении и слухе (спасибо нехитрым ирьенинским фокусам, доступным даже без магии и без чакры).

— То ли турки, то ли зуавы, Вашбродь. В фесках красных.

— Зуавы, — авторитетно сказал прапорщик, — здесь французы наступают.

Он ещё некоторое время разглагольствовал, а мы вежливо слушали, но тут зуавы метким огнём начали теснить Минский полк и Командир батальона подполковник Ракович приказал отступить.

Сплёвываю на землю.

— Сейчас отходить будем, Минский полк отступил, диспозицию порушил.

— Да откуда ты, — начал было Корнеев, но прискакавший вестовой передал приказ отступать.

— Я ж писарь, — поясняю непосредственному командиру, — вот и нахватался всякого.

Недолгое отступление, которое можно было бы обозвать перегруппировкой и Провинившийся Минский полк бросают в атаку. Стискиваю челюсти и прапорщик вопросительно смотрит на меня.

— Не дойдут, Вашбродь. Им туда под бомбами корабельными идти, а как ближе подойдут, так залпы из штуцеров встретят.

Корнеев кивает задумчиво Он вообще какой-то «ни рыба, ни мясо». Вроде бы и мягкий человек, который не лезет в душу и от которого нет неприятностей Но и пользы от него нет. Да и сейчас, когда нужен твёрдый командир, он ведёт себя как интеллигент паршивый! Право слово, не годится он в офицеры! В принципе.

Как и ожидалось, Минский полк не дошёл до зуавов.

— В штыки!

Настал наш черёд Выравниваемся и под мерный грохот барабанов идём под пули. Страшно даже мне, хотя я знаю, что если меня убьют, я воскресну в другой Реальности и так до тех пор, пока не покажу Судьбе, что готов.

— Ах мать же твою курву за ногу да в колодец головой вниз, чтобы жопа её толстая в срубе застряла, да вороны её обосрали, а свиньи облизали, а потом верблюд вы, — начинает ругаться фельдфебель, накручивая себя перед боем.

Глаза у окружающих делаются отчаянно-стеклянными сейчас от побега с криком «аа» удерживает только Присяга, дисциплина и привычка повиноваться.

— Бах! Бах! Бах! гремят выстрелы и товарищи начинают падать на землю.

— Не стрелять! орёт фельдфебель, — ближе подходим!

Орёт правильно ружья у нас гладкоствольные, изношенные пули просто не долетят.

— Шире шаг! орут командиры и я дублирую приказ.

— Стой! Целься! Пли! В штыки!

— Ааа!

— Рра! отбив штык француза, вспарываю ему горло своим штыком.

Отбить направленный в Сашку ударить штыком в живот врагу. Привычный нутряной запах вспоротых животов и пролитой крови начинает вставать над полем боя.

Выпад! Чуть качнувшись, пропускаю штык под мышкой и бью в ответ снова в горло.

Начинается свалка, в которой ружья неудобны. Привычная стихия Вытаскиваю тесак и начали!

Очень быстро я оказываюсь этаким острием копья и отделение «вгрызается» следом за мной во вражеские ряды, ломая построение. А там и взвод, рота Получился этакий клин, медленно продавливающий лягушатников.

Левой ладонью в висок молоденькому вольтижеру, зажатым в правой руке тесаком-полусаблей полоснуть по запястью немолодого французского сержанта да так, что рука распахана до кости.

— Мартынов, сзади! орёт Левашов, оборачиваюсь и вижу (собственно говоря, видел их и раньше боковым зрением) двух французских офицеров с саблями. Пробиваются ко мне.

Носком левой ноги бью в колено уже раненого вражеского пехотинца, ломая конечность и выхватываю у него из рук ружьё. Короткий бросок и один из французских офицеров оседает на трупы со штыком в груди. Бросок засапожника и оседает второй.

Руки привычно собирают трофеи из тех, что бросаются в глаза. Медальоны, кресты, часы Автоматически и незаметно, ибо «низзя». Но привычка. Да и ценности пригодятся. Наверное.

Забираю свой тесак, вытаскивая его из живота хрипящего вражеского офицера, беру заодно и его валяющуюся рядом пехотную саблю. Начинаю пробиваться к Левашову комроты рядом с полковником Львовым и не мешает «засветиться» перед командиром полка.

Рядом с ними сравнительное затишье у Львова (как и у каждого нормально старшего офицера) есть этакие «триарии»-телохранители из ветеранов. Бывший гвардеец.

— Вашбродь! ору я поручику, — надо отходить, там другие наши полки отходят, а к вражинам подкрепление идёт, сейчас зажмут!

В глазах офицера вспыхивает бешенство на мгновение. Затем он вспоминает, что я сегодня проявил себя «молодцом» и потому имею право дать совет неписанный кодекс пехоты.

— Много? Врагов подходит?

— Ежели по форме судить, то из трёх полков французы на подходе. Я там в задние ряды уже пробился в горячке и оторопел.

Не медля, Левашов подскакивает к полковнику, стоящему в картинной позе окровавленная голова, опирается на саблю К чести Львова, медлить тот не стал и отдал приказ на отступление.