Миссия в ад

Тем не менее, когда Чун-Ча сказала Мин, что это самый быстрый способ убраться из лагеря, девочка немедленно запрыгнула в салон. Едва усевшись, она начала трогать все приборы на панели, кнопки и рукоятки.

Чун-Ча подумала, что это хороший знак. Девочка сохранила интерес к жизни. Любопытство. Это означало, что ее разум не пострадал.

Пока они ехали, Чун-Ча дважды оглядывалась в зеркало заднего вида на лагерь. Она видела, как заключенные смотрят на них через ограду, гадая, вероятно, почему они не могут тоже выйти на свободу.

Когда бы она ни поворачивала голову к Мин, взгляд девочки был направлен вперед. Она ни разу не оглянулась.

Чун-Ча вела себя так же, когда покидала лагерь. Она боялась, что, если оглянется, ее затащат назад. Или, более вероятно, она очнется ото сна и вернется в кошмар.

До Пхеньяна они добрались поздно вечером. Чун-Ча припарковала машину и проводила Мин к себе в квартиру. По дороге девочка во все глаза таращилась по сторонам. Она рассматривала асфальт на дороге, большие здания, светофоры, неоновые вывески, автобусы, людей, идущих по тротуару. Все вызывало у нее изумление. Она как будто только сейчас родилась – сразу десятилетней.

Посмотрев на многоквартирный дом, Мин спросила, что это за место.

– Я здесь живу, – ответила Чун-Ча.

– Сколько людей живет с тобой?

– Я живу одна. Точнее, жила. Теперь со мной живешь ты.

– Это разрешено? – спросила Мин.

– Разрешено везде, кроме лагерей, – ответила Чун-Ча.

Первым делом надо было приготовить Мин еду. Не слишком много и не слишком роскошную – хотя у Чун-Ча и не было никакой роскошной еды. Но Мин могла заболеть, даже переев риса. Чун-Ча знала это потому, что те, кто забрал ее, совершили эту ошибку. Поэтому начинать следовало с самых простых блюд и в небольшом количестве.

Следующим пунктом программы у нее шел душ – очень долгий и горячий, с мылом и пемзой.

Чун-Ча не позволила Мин мыться самостоятельно, потому что девочка толком не умела. Она сама как следует отмыла ее. От вонючей жижи, которая лилась с ее кожи, волос и из отверстий тела, затошнило бы любого – только не Чун-Ча. Она все это испытала на себе. Мин нисколько не стеснялась, только смотрела с любопытством на утекающую воду. Ее интересовало, куда та попадает.

– В реку, – ответила Чун-Ча, поэтому что пока такого ответа было достаточно. Она понимала, что потребуется еще много банных процедур, чтобы полностью оттереть девочку от многолетней грязи.

Она постелила ей на маленьком диване, решив, что пока Мин будет спать там. Чун-Ча уже купила ей одежду и обувь, справедливо предположив, что девочка из лагеря будет миниатюрной. Одежда прекрасно на ней сидела – куда лучше обносков, в которых Чун-Ча ее привезла. Те полетели в мусорное ведро.

Чун-Ча показала Мин, как чистить зубы, предупредив не глотать пасту. Потом вычистила ей ногти, под которыми запеклись грязь и испражнения. Расчесала длинные волосы Мин, распутывая колтуны, а особо упорные отстригая ножницами. Все это время Мин терпеливо сидела, глядя в зеркало в маленькой ванной.

Чун-Ча прекрасно знала, почему девочка так внимательно себя изучает. Раньше она никогда не смотрелась в зеркало и не представляла, как выглядит со стороны. Чун-Ча вспомнила, как сама выбиралась по ночам из постели и кралась в ванную, но не для того, чтобы облегчиться, а чтобы посмотреть на себя.

Она дала Мин еще немного еды, а потом обработала ее порезы и ссадины перекисью водорода. Уложила Мин в импровизированную постель на чистые простыни, переодев в новенькие шорты и футболку. Несмотря на поверхностную обработку, заживающие порезы и расчесанные старые раны надо было показать врачу, и Чун-Ча договорилась о визите на следующий день. Это было необходимо: в лагере ходили инфекции, убивавшие многих заключенных. Она освободила Мин не для того, чтобы та умерла. Обычно перед освобождением из лагеря узники проходили карантин, чтобы доказать, что ничем не болеют. Поскольку это было практически невозможно, очень редко кто-то оказывался на свободе. Чун-Ча, заполняя бумаги, подписала обязательство показать Мин врачу в течение суток после отъезда из лагеря.

Устроив Мин на диване, Чун-Ча погасила свет.

Девочка охнула и попросила:

– Можешь включить свет снова, Чун-Ча?

Она повернула выключатель и подошла к Мин, сидевшей на краешке дивана.

– Ты боишься темноты?

Она знала, что в лагерных хижинах не было электричества, и поэтому Мин, хотя и видела электрические лампы, не могла привыкнуть к ним.

Мин ответила:

– Не боюсь.

– Тогда зачем тебе нужен свет?

– Чтобы видеть, где я теперь живу.

Чун-Ча оставила свет включенным и прошла к себе в спальню. Она не закрыла дверь и сказала Мин разбудить ее, если ей что-нибудь понадобится.

Чун-Ча легла в постель, но не заснула. Мало что могло ее испугать – после того, что она пережила. Но то, что она сделала, пугало ее больше, чем побои или смерть. Всю свою жизнь она была одна, а теперь взяла на себя ответственность за другого человека.