Мистер Скеффингтон

И Кондерлей тотчас выступил вперед, и взял процесс знакомства в свои руки. Каждый из Кукхемов был отрекомендован Фанни по всей форме – с четким произнесением имени, с пояснениями: «моя теща», «мой тесть», «мои свояченицы», – в то время как относительно Фанни были названы только имя и фамилия, без дальнейших комментариев, и зал, на миг застывший, снова задышал свободно и наполнился веселым щебетом.

Казалось, в зал влетела стайка неугомонных воробьев. Кукхемы, настроенные всласть наобщаться, решили, что Фанни этому не помешает, сколь бы неожиданным не было ее нахождение в Упсвиче. Они сразу забыли о загадочной гостье: болтали, смеялись, ели торт и без конца подливали себе чаю. Обе девицы, отнюдь не малокровные, ни крошки не проглотившие с самого пикника (да и там они обошлись одними сандвичами), очень быстро уничтожили все поданное на стол, так что даже Фанни (устроившаяся подле миссис Кукхем, дальновидно решив, что в заданных обстоятельствах следует подружиться с матерью Одри), глядя на барышень Кукхем, выпила лишнюю чашку чая. Даже Одри прониклась этой почти рождественской атмосферой благодушия, чуточку оживилась и хотела уже мысленно назвать себя ревнивицей, но что-то ее остановило.

В любом случае, чудесно, восхитительно, что приехала дорогая мамочка: поистине сам Господь ее послал. И как же она мила – ну просто не наглядеться на ее румяное от холода, изрезанное морщинками лицо, на эту седую прядку, что выбилась из-под старенькой, специально для вылазок на природу, шляпки. И как она выигрывает рядом с Фанни, по-салонному, неуместно элегантной, напудренной и нарумяненной. А волосы-то – совсем желтые (умничка Джим метко сказал: «Тетя – крокус!»), да еще и завиты, и уложены с таким старанием, что невольно пожалеешь горничную: не меньше часа занималась хозяйской прической, – то-то, наверное, ноги отекли у бедняжки.

Итак, барышни трещали и насыщались; Одри знай успевала давать распоряжения, чтобы из буфетной принесли еще вкусненького; мамочка, похоже, сошлась с Фанни, и только майор Кукхем, отставной офицер, в юности квартировавший в Хаунслоу и бывший, по этой причине, в курсе всех лондонских сплетен, казалось, уже начал что-то смекать.

Кондерлей заметил умственные усилия тестя – и напрягся. К этому моменту его, ошарашенного оговоркой Фанни и неподобающим поведением Одри, напрягало абсолютно все, но в особенности глубокомысленность в человеке, что смотрел на Фанни. Никого из Кукхемов природа не наделила глубокомысленностью – вот почему Кондерлея так озадачило проявление сего свойства в майоре Кукхеме, человеке разговорчивом и не охочем до подробностей биографии любого, с кем бы его ни познакомили.

– Чаю, папа? – выдал Кондерлей первое, что пришло в голову: лишь бы отвлечь тестя от Фанни.

Когда он только женился на Одри, его весьма забавляла необходимость называть папой более молодого человека. Майор Кукхем в свою очередь находил забавной необходимость называть его сыном. А поскольку оба были до известной степени рабами своих привычек, оба вели жизнь размеренную, любили в ней эту размеренность и ценили прелесть повторений, то и с удачной шуткой не считали нужным расставаться из-за одной только ее неновизны; иными словами, улыбнувшись шутке раз, улыбались ей и далее. Впрочем, в данный момент Кондерлей не улыбался. «Чаю, папа?» – он произнес отрывисто, – словно бросил вызов; лицо у него было каменное, ни в одной морщинке не таился намек: шучу, мол.

– Пожалуй, – ответил майор Кукхем, и прежде, чем зять пошел за чашкой, добавил: – Мне бы очень хотелось, Джим, поближе познакомиться с этой твоей подругой.

– Она также подруга Одри, – раздраженно сказал Кондерлей.

– Конечно, конечно, мой мальчик. Естественно. Скажи мне…

Но Кондерлей уже отошел к общему столу.

Едва он вернулся, майор Кукхем завел по новой.

– Скажи мне, Джим, а не эта ли дама славилась…

– Да, – отвечал Кондерлей. – Кусок торта, папа?

– Я так и думал, – обрадовался майор Кукхем. – Помню, когда я был еще юнцом и квартировал в Хаунслоу… Скажи, Джим, а не с ней ли был связан один…

– Нет, – отрезал Кондерлей, упреждающе сдвигая кустистые брови. – Не с ней. И вообще она ни при чем. Это все он.

– О, тайны, тайны, всюду тайны, – проговорил майор Кукхем, потянувшись за тортом. – Кажется, я понимаю. Это меняет дело.

– В корне меняет, папа.

– Совершенно верно. Только, знаешь ли, во времена королевы Виктории…

– К дьяволу времена королевы Виктории, – буркнул Кондерлей, резко развернувшись.

Майор Кукхем опешил, даже чай в чашке размешивать перестал, посмотрел на зятя, не веря собственным глазам. Чтобы его зять, столь долго прослуживший при дворе, послал к дьяволу что-то имеющее отношение к правящей династии – будь это даже времена? У майора Кукхема дух занялся. Вдобавок он до сих пор не слышал слова «дьявол» из уст своего зятя. Тем глубокомысленнее он болтал ложечкой в чашке, провожая Кондерлея взглядом.