Мистические истории. День Всех Душ

– Пока вы не повернете ее вот так. – Посетитель наклонил карточку, и мне открылось страшное зрелище, которого я не забуду вовек. Тут же я понял, почему жена и друг Бервелла не вынесли испытанного потрясения. Фотографии заключали в себе тайну жизни, посвященной злу. Сходство с Бервеллом было неопровержимо, доказательство против него – ошеломительно. Глядя на этот кусок картона, жена видела преступление, которого не простит ни одна мать; партнер видел преступление, которого не простит ни один друг. Представьте себе, как любимое лицо расплывается у вас на глазах, превращаясь в скалящийся череп, потом в гниющую массу, потом – в глумливого адского демона, уродливого, как смертный грех, отмеченного всеми признаками порока и позора. Вот что видел я и вот что раньше видели они!

– Положим-ка мы эти две карточки в гроб, – предложил мой спутник внушительным тоном, – мы сделали все, что в наших силах.

Стремясь поскорее избавиться от ненавистного куска картона (кто знает, какое еще проклятие все еще за него цеплялось?), я взял посетителя за руку, и мы вместе направились в соседнюю комнату, где лежало тело. Я видел Бервелла, когда он испустил последний вздох, и мне помнилось мирное выражение его лица. Но теперь, когда мы уронили на его недвижную грудь две белые карточки, ученый вдруг тронул меня за руку и, указав на пугающе искаженные черты мертвеца, шепнул: «Глядите, Оно и в смерти его не освободило. Давайте быстрей закроем гроб».

Артур Квиллер-Куч

Мой дед Хендри Уотти Шутка

Нет в мире второй такой несуразицы, как то, что я прихожусь внуком отцу моего отца, а не совсем другому человеку. Хендри Уотти – вот кто должен был зваться моим дедом, и он всегда стоял на том, что, с какой стороны ни посмотри, не дотянул до этого совсем чуть-чуть, а стало быть, именно так я и должен к нему обращаться. Не вижу, почему бы мне не поведать вам, как все случилось, тем более история такая захватывающая.

Мой дед Хендри Уотти поставил четыре галлона эггхота[100] на то, что ночью, в самую кромешную темень, дойдет на веслах до Трясучей Банки[101] и вытянет там невод. Чтобы добраться ночью до Трясучей Банки, надо следовать курсом до Чаячьей скалы, что напротив Трегаменны, а от скалы – по открытому морю, пока не завидишь огни маяка на мысе Святого Антония; но только все всегда обходят Трясучую Банку стороной, потому что однажды в этом месте пошел ко дну люгер[102] Архелая Роуэтта с шестью матросами и поговаривают, будто по ночам там слышны голоса утопленников, которые окликают тебя по имени. Но в Порт-Лоу[103] не было никого храбрее моего деда, и он сказал, что ему на это плевать. И вот как-то в сочельник он с командой поставил днем невод, а вечером, вернувшись, они до чертиков надрались у Оливера эггхотом, чтобы подбодрить деда и показать, что пари заключалось всерьез.

За полчаса до полуночи они вышли от Оливера и пошагали к бухте провожать деда. Он рассказывал мне, что страха никакого не чувствовал, но настроен был очень по-дружески, особенно к Уильяму Джону Данну, который шел по правую руку. Сперва дед даже не понял почему, ведь прежде он был не особо хорошего мнения об Уильяме Джоне Данне. Но тогда они без конца пожимали друг другу руки, и, садясь в лодку, дед попросил: «Пока меня нет, позаботься о Мэри Полли». В то время Мэри Полли Полсью была подружкой деда. Но с чего он заговорил так, словно собрался в долгую дорогу, для него самого осталось загадкой; упоминая об этом, он всегда кивал на судьбу.

– Непременно, – ответил Уильям Джон Данн; друзья, отсалютовав, оттолкнули лодку от берега, дед закурил трубку и начал путь через кромешную темень. И в этой самой кромешной темени он греб и греб, догреб до Чаячьей скалы, за которой светились окошки Трегаменны, и продолжал налегать на весла, пока не дернулся от удивления, услышав крик:

– Хендри Уотти! Хендри Уотти!

Как уже было сказано, в Порт-Лоу нет человека храбрей моего деда. Но тут он уронил весла и раз пять осенил себя крестом. Ибо кто же мог выкрикивать его имя среди ночи, да еще в кромешной темени?

– Хендри Уотти! Хендри Уотти! Выуди меня!

В рундучке[104] под кормовым сиденьем дед хранил свои рыболовные снасти. Но только наживки на борту не было никакой. А если бы была, дед не смог бы насадить ее на крючок, так у него дрожали руки.

– ХЕНДРИ УОТТИ! ХЕНДРИ УОТТИ! Выуди меня, трус несчастный!

Дед, бедняга, снова схватился за весла и налег на них изо всей силы, спеша убраться подальше, и тут чья-то рука, или не рука, три раза постучала в днище лодки – тук-тук-тук, как стучат в дверь. На третьем тук-туке Хендри Уотти не выдержал и вскочил на ноги. Зубы у него выбивали такую дробь, что трубка во рту раскололась пополам; притворяться и дальше глухим не хватало духу. Он насадил на крючок обломок трубки и, пропустив лесу через кормовую выемку, швырнул его за борт. Не успел он как следует отпустить снасть, как леса натянулась струной, словно наживку заглотила акула.

– Хендри Уотти! Хендри Уотти! Вытащи меня!