«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России

Будучи наиболее плодовитым из всех «митьков», Тихомиров использует разные художественные медиумы: сатирическую прозу, кино, живопись — в качестве лабораторий для исследования самых потаенных аспектов российской культурной и политической идентичности спустя почти тридцать лет после распада Советского Союза. Отношение художника к советскому наследию неоднозначно. Вот чрезвычайно показательное суждение, высказанное им в интервью автору этих строк: «Чем хороши эти советские фильмы, что справедливость побеждает»[339]. Главной функцией своего визуального творчества Тихомиров считает сатирическую, а основной задачей — не напрямую, под определенным углом отображать беспокойную повседневную жизнь народа, чья недавняя история изобилует потрясениями и кризисами. Его проект нельзя назвать ни революционным, ни радикальным. Его больше занимает детальный анализ существования в пространстве всевозможных норм и лавирования между ними. Какие маски и личины можно примерить, определяя место своего художественного движения между драмой надвигающегося глобализма, с одной стороны, и банальными, но, в сущности, стабильными способами самоидентификации, с другой? Тихомиров делает наслаждение визуальностью во всех ее формах: просмотра, критического чтения, пристального наблюдения — своей важной темой, а также перцептуальным дополнением к тем формам социальности, что реализуются как в его мастерской, так и в произведениях. Визуальная репрезентация в творчестве Тихомирова очень близка к тому, что, по мнению Сьюзен Зонтаг, составляет суть кэмпа: это «растворитель» строгой серьезности, лекарство от ханжества и самодовольства, которые могут проявляться на уровне как народа, так и отдельной личности. Если тщеславие бывает пороком одного человека, почему бы ему не бывать и пороком целой страны? В высшей степени многогранное творчество Тихомирова представляет собой пространную похвалу трезвости и освобождению из-под влияния поверхностных идеалов. Будучи одним из самых разносторонних участников движения, Тихомиров наиболее полно выражает и все коллективные опасения, такие как риск сбиться с пути и впасть в самолюбование. В своем мультимедийном творчестве художник передает своеобразное понимание автократии как социальной и институциональной практики, имеющей черты сходства с алкогольной зависимостью.

В фильме «Чапаев-Чапаев» Тихомиров представил новый взгляд на героя братьев Васильевых (второго русского звукового фильма) и культурной типологии Гражданской войны вообще. Как отделить наше представление об этом герое войны от фильма, превратившего его в легенду? В этом отношении примечательно, что Тихомиров показывает нам такого Чапаева, который чрезмерно дорожит своим легендарным статусом. Этот Чапаев — восходящая большевистская «звезда» с соответствующими замашками. Он полон идеологических противоречий: с одной стороны, борется за коллективные ценности, с другой — отличается заносчивостью и отталкивающим самодовольством. Во многом подобно Остапу Бендеру — другому и, казалось бы, совсем не похожему на Чапаева мошеннику и авантюристу, антигерою 1920-х годов — тихомировский Чапаев выступает собственным пресс-секретарем, «великим комбинатором», если прибегнуть к выражению литературных создателей Бендера Ильфа и Петрова; в условиях эпохи, когда деньги утрачивают свою ценность, он всеми силами стремится к славе. Этот Чапаев легкомыслен и эгоистичен; его интересует исключительно создание собственной персоны — отрицательной версии беньяминовского фланера; вместо городских пейзажей, сулящих наблюдателю бесчисленные впечатления, мы видим скупо обставленное пространство, занимаемое тщеславным денди, которого мало заботит социальное окружение. Тихомировский Чапаев уверен, что уж его-то никто не проведет, — и поэтому именно это с ним и происходит. В отличие от васильевского Чапаева (чей язык прост и прямолинеен, что резко контрастирует и с поэтичной риторикой схвативших его белых офицеров, и с канцелярскими бюрократическими выражениями комиссара, который его обучает), этот Чапаев — работник культуры, занятый созданием фиктивных ценностей и пошлых шаблонов. В начале ленты Чапаев решает поставить свой собственный фильм. Особенно высокого мнения он придерживается о своих литературных способностях; так, в одном из эпизодов он напыщенно изрекает: «Я — поэт!»