Митрополит Филипп

Царь долгое время не давал соловецким монахам избирать настоятеля из своей среды. Десять лет ими правил Варлаам, присланный из Кирилло-Белозерского монастыря. Только в 1581 году на Соловках появился игумен из местных иноков — Иаков, ученик Филиппа.

Но еще при Варлааме, в конце 70-х годов XVI столетия, Иван Васильевич принялся благодетельствовать Соловецкую обитель, наделяя ее богатой милостыней. Туда шли, кроме того, немалые вклады на помин души персон, умерщвленных по распоряжению монарха. Ав 1581 году царь отправил монахам послание, где среди прочего говорится: «Смея и не смея челом бью, что если Бога прогневил и вас, своих богомольцев, раздражил и все православие смутил своими непотребными делы, и за умножение моего беззакония и… многого согрешения моего Богу попустившу варваров христьянство разоряти…» Историк Церкви В. В. Шапошник считает, что «…все это, по-видимому, может свидетельствовать о раскаянии царя за осуждение митрополита Филиппа»^{60}. Что ж, вывод вроде бы обоснованный.

Но «диалектика души» Ивана Васильевича складывалась и связывалась очень непросто. Определить, о чем он жалел в жизни своей, о чем душа его сокрушалась, — задача для историка непосильная, тут надобно спрашивать совета у прозорливого старца…

Да, государь опасался суда той единственной инстанции, которая имела право выносить ему приговор, — небесной. Первый русский царь знал, как выглядит смерть, когда она стоит на расстоянии вытянутой руки. В 1553 году тяжкая болезнь едва не разлучила тело его и душу. Но… в 1569 году он не думал о скорой кончине, ведь ему не исполнилось и сорока лет! Раскаяние придет к нему намного позднее и примет весьма причудливые формы.

В начале 1580-х царь перешагнул полувековой рубеж. В этом возрасте любой нормальный мужчина того времени — как в России, так и в Европе — начинал подумывать о душе и последней черте в грамоте земного существования. Тогда умирали намного раньше, чем в наши дни. Человек, доживший до шестидесятилетнего возраста, казался глубоким старцем. И, кстати, первый русский царь до шестидесяти лет недотянул…

Итак, Иван IV уже не молод, его здоровье оставляет желать лучшего, а державные дела могут лишь приводить в расстройство. Величайшая война всей жизни государя — та, что велась за Ливонию, — проиграна вчистую. Поражения последних лет действуют на Ивана Васильевича угнетающе. Но самое страшное — смерть постигла старшего сына и наследника, причем, как полагают, царь в припадке гнева собственноручно нанес ему смертельную рану. И дело даже не в том, что наследовать престол теперь должен другой сын — блаженный Федор, неспособный к государственным делам. Страшно было другое: по представлениям того времени человек, умерший неестественной смертью (а гибель молодого царевича Ивана, несомненно, естественной не являлась), «доживает» за гробом положенный ему срок, превращаясь в опасную нежить. Чем «выкупить» его душу у сил загробных, дабы она не мучилась?

В 1582–1583 годах по крупным обителям России рассылаются списки людей, замученных до смерти в опале. Монахи получают огромные вклады и сопутствующие им распоряжения молиться за души покойников.

Шведский дипломат и писатель Петр Петрей де Ерлезунда через 20 лет объяснит этот шаг следующим образом: от иноков ждали в ответ, чтобы «…они молились, приносили жертву о душе молодого государя и спасли ее из всех преисподних, чтобы злые духи не имели над нею никакой власти, а святые ангелы отнесли ее в рай». Иными словами, в последние годы жизни Иван Грозный не только каялся в совершённых грехах, а прежде всего пытался избавить душу сына от неприятностей на том свете.

Поэтому в монашеские обители отправлялись произвольные списки усопших — то короче, то длиннее, то с одним составом имен, то с совершенно другим, — а выбор формы поминовения царь равнодушно оставлял за самими монахами. Остается странное впечатление: Иван IV просил поминать… все равно кого, лишь бы много. А. А. Булычев подводит итог: ««Синодик опальных» оказывался всего лишь своеобразным залогом, при помощи которого монарх надеялся «выкупить» из лап демонов душу погибшего царевича. Изначальная же профанация положенного в его основу официального перечня лиц, уничтоженных в годы правительственного террора, лишала практического смысла любое пополнение его новыми именами после начала кампании по рассылке снятых с него списков (копий. — Д. В.) по монастырям»^{61}. Остается напомнить: в «Синодике опальных» имени митрополита Филиппа нет.

Исходя из всего сказанного, попробуем вновь ответить на вопрос: скорбел ли Иван Васильевич о погубленном пастыре Филиппе? И опять нет на него точного, однозначного ответа.