Митрополит Филипп

Разумеется, помимо этого, в грамоте звучала искренняя глубокая вера царя Алексея Михайловича. Его знали как тихого «молитвенника», проявлявшего в делах правления твердую волю, а порой и жестокость. Государь остался в памяти подданных «Тишайшим» именно как богомолец. По сравнению со своими предками или потомками он не был менее воинственным или менее суровым к бунтовщикам. Но в вопросах веры он шел за Церковью. По словам современного биографа Алексея Михайловича, его внутренний мир «…прежде всего — мир глубоко верующего православного человека. Но сказать так — почти ничего не сказать. Царь был не просто верующим человеком. Он жил и дышал верой. В его набожности не было ни грамма лицемерия. Так, бесхитростно, всем сердцем, должно быть, верили на Руси ее святители и подвижники». Для подданных Алексей Михайлович был полновластным государем, а для Бога — солдатом Его воинства. В грамоте царя виден не только острый ум политического стратега, но и большое личное смирение. Он обращался к Филиппу со словами: «…Ничто так не печалит мою душу, как то, что нет тебя во святой, великой и преименитой соборной апостольской церкви богохранимого царствующего нашего града Москвы[102]… Молю тебя прийти сюда, чтобы разреши™ согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, нанесенное тебе нерассудно — завистию и неудержанием ярости… Твое на него негодование и нас превращает в общника злобы его, яко же пишется: терпчины родительские оскомины чадам различные творят… ибо говорили пророки… у того, кто поест терпкого, будут оскомины… Если я и неповинен перед тобой, то гроб прадедний все равно убеждает меня в ином и в скорбь приводит меня… Ради этого преклоняю сан свой царский за него, против тебя согрешившего. Прости его прегрешения своим к нам приходом… Поэтому, освященная глава и честь моего царства, я преклоняюсь перед твоими честными мощами и покоряю тебе всю мою власть, моля о том, чтобы ты пришел и простил напрасные оскорбления, возведенные на тебя. Ведь и он тогда раскаялся о содеянном[103]. Ради его покаяния и нашего прошения приди к нам, святой владыка… Благодать Божия в твоей пастве молитвами твоими в нашем царстве изобилует, и нет уже ныне в твоей пастве никоторого разделения. А если бы было, то оно не стояло бы доселе из-за разделения. Ныне мы все единомысленно просим и молим тебя, вернись с миром, и мы с любовью тебя примем. О священный глава, святой владыко Филипп, пастырь наш! Молим тебя, не презри нашего грешного моления, приди к нам миром. Царь Алексей желает видеть тебя и поклониться мощам твоим святым»^{62}.

Уже и об опричнине царскими устами говорится, как о чем-то неправильном: тогда, при Иване Васильевиче, было «разделение царства», не соответствующее духу евангельской истины. Теперь же его нет. Именно в опричных порядках московские книжники видели «разделение царства»; значит, царь считает благом отказ от них.

Монахи, вслушиваясь в слова грамоты, плакали. А Никон, отправляя царю письмо о ходе посольства, утверждал, что почувствовал (как, впрочем, и иные присутствующие) благоухание, исходившее от мощей..

Те дни, когда «посольство» Никона пребывало на Соловках, явились одними из важнейших во всей многовековой истории монастыря. Совершалось небывалое торжество, к тому же освященное присутствием архиерея, который весьма высоко стоял в иерархии Русской церкви. Архиереи очень редко баловали отдаленный архипелаг своим посещением, а тут — митрополит, да еще с личным посланием от государя… Местночтимый святой проходил последнюю стадию на пути к общецерковному признанию. Поэтому иноки из благочестия приняли трехдневный пост и по его окончании отслужили всенощную.

На другой день после литургии митрополит Новгородский опять при общем собрании читал царскую грамоту. Затем он отделил три частицы от мощей святителя и оставил их братии в память и утешение. Возложив на раку с мощами драгоценные покровы, иноки вынесли ее во двор и пошли крестным ходом при звоне колоколов. Казалось, сам Бог подарил инокам прекрасную погоду — ради такого дня! С моря дул легкий ветерок, с ясного неба светило солнце, отражаясь в мелкой ряби Святого озера. Монахи, очистившие душу постом и причастием, шли легким шагом, не чувствуя под собой земли. Под пение псалмов и ободрительные речи Никона чудесные острова прощались с излюбленным святым. Вечером, после крестного хода, посольство с мощами погрузилось на суда и отплыло в обратный путь. Теперь Филипп мог приходить сюда только по воле Божьей, спускаясь с небес для того, чтобы являться монахам в снах и видениях… Бренные же останки его медленно уплывали за горизонт, к тихому плеску Онеги.

По дороге Никон посетил многие города и обители. В Каргополе и Кирилло-Белозерском монастыре мощи выставлялись в соборных храмах, а в Троицком соборе Троице-Сер-гиева монастыря Никон торжественно отслужил над ними литургию.