Митрополит Филипп

С другой стороны, Церковь одолевали пороки самого духовенства: пьянство, скудость знаний, леность в богослужении, потакание грехам паствы. Патриарх Иосиф, хворый старец, не мог подать благого примера священникам и епископам — его не без основания обвиняли в корыстолюбии. Между тем в середине столетия Церковь имела дело не с монолитным, а с расколотым и потрясенным великой Смутой обществом. Всё, что полвека назад, казалось бы, стояло твердо, прошло через полосу страшного разрушения, а затем восстанавливалось очень долго, да во многом так и не восстановилось. Произошло падение общественной нравственности, доверия к Церкви, благоговения народа перед государем и патриархом. Что ни возьми, всё в обществе шло через язвительный смешок. Мол, знаем цену и тому, и этому, готовы любую благородную на вид вещь попробовать на зуб: глядишь, из-под тонкого слоя серебра вылезет дешевая медяшка… Русская знать глубоко заразилась индивидуализмом, ранее не столь развитым перед лицом общерусской соборности. Европа бомбардировала Россию соблазнами «латинства», «люторства» и «тайной науки», а русское духовное просвещение пребывало на самом низком уровне. Сказать, что Москва не располагала собственной академией, — ничего не сказать! Не существовало даже постоянной «повышенной» школы[100], а небольшие училища ненадолго возникали и быстро исчезали. Большие библиотеки — царская и патриаршая — сгинули в смутные годы, а то, что уцелело, сгорело во время большого московского пожара 1626 года. Со скудным багажом богословских знаний очень трудно было противостоять опытным западным полемистам, и «за наукой» приходилось обращаться то к малороссам, то к грекам. Причем и к тем, и к другим в Московском государстве относились с изрядной долей подозрения: не принесут ли они со своими знаниями то же самое «латинство» — или даже басурманство — в красивой обертке? Порой эти подозрения оказывались небеспочвенными…

Вместе с тем Московская патриархия жила весьма благополучно по сравнению с православным Востоком, почти полностью находившимся под властью мусульман. Тамошние поместные Церкви страдали от притеснений со стороны иноверцев, бедности, безвластия. Православие знает иерархию патриарших кафедр, установившуюся еще в XVI веке: их было тогда всего пять, и Москва считалась «честию ниже» прочих, находясь на последнем, пятом месте. Первым, или «вселенским», как и сейчас, числился в этой иерархии патриарх Константинопольский. Он не имел никакой власти над прочими патриархами — такого в устоях православия не было и нет. Но формально за Константинополем закрепилось старшинство среди равных. Чем патриарх, занимавший кафедру в столице главного оплота ислама — Османской империи, мог превосходить патриарха, сидевшего в столице самой крупной независимой православной державы? Немногим. Во-первых, той самой древней «честью». Во-вторых, обилием ученых людей, а также библиотек, оставшихся от старых времен. В богатстве, славе, влиянии, реальной власти и способностях к миссионерству патриарх Московский являлся первейшим. Но грекам удобно было держать его за варвара, владыку «непросвещенной» Церкви. В свою очередь, амбициозные московские иерархи подумывали о том, как бы добиться «повышения статуса» в православном мире, занять в нем место важнейшего духовного центра, перехватить лидерство. Для этого Русская церковь располагала необходимым ресурсом, следовало лишь решить «внутренние» проблемы. Предстояла большая работа, — как раз по плечу молодому и невероятно энергичному иерарху, Никону.

Прежде всего, требовалось поднять авторитет Церкви. А этого можно было достичь, торжественно восславив лучших ее людей, тех, в ком народное сознание видело чистоту и подвижничество. Пользуясь выражением современного православного публициста Егора Холмогорова, подобный ход мыслей можно назвать «агиополитикой». А роль главного «агиополитика» играл в ту пору Никон. Пока он шел по своему пути, не отдавая любовь к государю на растерзание политическим соблазнам, ему многое давалось от Господа.

Во исполнение воли Никона дряхлый патриарх благословил перенести в Московский Кремль мощи святого Филиппа с Соловков и святого Иова (первого патриарха Московского) из Старицкого монастыря Тверской земли. Они должны были окончательно упокоиться в Успенском соборе. Тогда же из Чудова монастыря в Успенский собор были перенесены мощи патриарха Гермогена, воодушевлявшего русских людей на защиту земли и веры в Смутное время.