Митрополит Филипп

Допустим, особое положение высшей княжеской знати оправданно, пока она справляется с государственными делами: удачно воюет и администрирует. И вдруг она побита на поле боя, дала слабину да еще замарала себя предательством. Как тут поступить? Ведь других военных и политических ресурсов, кроме тех, которые поставлены под контроль аристократической верхушки, у царя нет.

Тогда-то и возникает идея опричнины, иными словами — области, где власть государя будет безраздельной, где он сможет возвышать и смещать кого угодно и когда угодно без ограничений. А самое главное, где он сформирует новую армию — верную, храбрую, хорошо управляемую, с которой он выиграет войну.

Эту идею поднесли ожесточившемуся государю выходцы из среды старинного московского боярства, оттесненного титулованной знатью на второй план и жаждавшего реванша. У опричнины очень глубокие корни. Когда-то, при Иване III, старомосковское боярство считалось главной опорой государя. Ему и честь шла соответствующая, и в управлении страной оно играло первые роли — разумеется, после самого великого князя. А при Василии III и особенно в молодые годы Ивана IV многие старинные роды оказались отодвинуты и от чести, и от власти под напором более богатых и знатных «княжат». Ближайшая родня государя, Захарьины-Юрьевы, говорила ему об этом, да еще князья Черкасские — родственники второй жены Ивана Васильевича, кабардинки Марии Темрюковны, чужаки для русских «княжат». Наконец, московское боярство выдвинуло из своих недр фигуру, способную оказать необходимое влияние на государя: решающие слова нашел, надо полагать, видный полководец боярин Алексей Данилович Басманов-Плещеев.

Автор этих строк видит в опричнине неудавшуюся военно-административную реформу. Она была вызвана общей сложностью военного управления в Московском государстве и, в частности, «спазмом» неудач на Ливонском театре военных действий. Опричнина представляла собой набор чрезвычайных мер, предназначенных для того, чтобы упростить военное управление, сделать его полностью и безоговорочно подконтрольным государю, а также обеспечить успешное продолжение войны. В частности, важной целью было создание крепкого «офицерского корпуса», независимого от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Туда-то и рекрутировались представители старомосковского боярства. Борьба с «изменами», как иллюзорными, так и реальными, была изначально второстепенным направлением действий. Лишь с момента сведения митрополита Филиппа с кафедры и начала Федоровского «дела» (о нем см. ниже) она разрослась, приобретя гипертрофированные масштабы. Отменена же опричнина была, поскольку она не повысила, как задумывалось, боеспособность вооруженных сил России, а, напротив, снизила. Она привела к катастрофическим последствиям, в частности к сожжению Москвы татарами в 1571 году. Известный писатель Леонид Кудрявцев метко высказался по этому поводу: «Эксперты всегда ворчат. Царь решил обойтись без экспертов, и получилось то, что всегда в таких случаях получается…»

Был ли иной путь, более плодотворный и менее болезненный? Думается, да. Вернее всего, правы те, кто полагает его в медленном, терпеливом реформировании вооруженных сил, в постепенном подключении широких кругов дворянства к делам правления, в духовном просвещении… Реформу сгубил радикализм. Ее делали топором, когда следовало бы работать долотом и наждаком. Напор, насилие, давление, разрушение, казни и… ничего не получилось. Власть, а с нею и вся страна, оказалась у разбитого корыта. Да, чрезвычайщина способна строить; но то, что ею построено, быстро разваливается.

Правда, чтобы провести реформу так, как нужно, требовался новый Иван Великий, создатель Московской державы. А второго такого гения Господь нашим предкам не даровал.