Митрополит Филипп

Пройдут десятилетия, а огненная черта, проложенная по русским землям опричным разделом, всё еще будет сохраняться в сознании людей. Даже после ужасов великой Смуты начала XVII века память об опричных годах не исчезнет. Мудрый историописатель XVII столетия дьяк Иван Тимофеев отзовется о деяниях Ивана Васильевича с печалью: «От замысла, исполненного чрезмерной ярости на своих рабов, он сделался таким, что возненавидел все города земли своей и в гневе своем разделил единый народ на две половины, сделав как бы двоеверным, — одних приближая, а других отстраняя, оттолкнув их как чужих… всю землю своей державы он, как секирою, рассек на две половины… А многих вельмож своего царства, расположенных к нему, перебил, а других изгнал от себя в страны иной веры и вместо них возлюбил приезжающих к нему из окрестных стран, осыпав их большими милостями; некоторых из них он посвятил в свои тайные мысли; другие полюбились ему знанием врачебного искусства и тем, что ложно обещали принести ему здоровье, используя свои знания, — а они, говоря правду, принесли душе его вред, а телу большее нездоровье, а вместе с этим внушили ему и ненависть к своим людям. Вот чему мы много дивимся: и людям со средним умом можно бы понять, что не следует вовеки доверять своим врагам, — а он, настолько мудрый, был побежден не чем иным, как только слабостью своей совести, так что своею волею вложил свою голову в уста аспида… Он произвел в своей земле великий раскол, так что все в своих мыслях недоумевали о происходящем; думаю, что он и Бога самого премилостивого ярость против себя разжег этим разделением, как бы прообразуя теперешнее во всей земле разногласие, с того времени начавшееся и сейчас происходящее; он тогда сам без благословения наложил руку на нее (землю. — Д. В.), и она и доныне, колеблемая грехом, остается неутвержденной, и нет ныне из людей ни единого, могущего ее утвердить, — по слову Христа: «Всякое царство, разделившееся в самом себе, не может устоять».

В русских летописях рассказ о временах опричнины сопровождается самыми нелестными словами: «Попущением Божиим за грехи наши возъярися царь… на все православное християнство по злых людей совету… учинил опришнину — разделение земли и градом. И была в людях ненависть на царя от всех людей». Еще: «И изволил сам государь смотрети и расправлял немилостиво, так яро, и сказать невозможно: что скажут ему ушники, и им паче всех верил и суд безчеловечно производил». Еще: «А все слушал царь ушников… а народ свой губил без милости напрасно и много крови проливал без Бога». Другой мыслитель XVII столетия, современник Ивана Тимофеева, высказался еще резче: «Иван Васильевич… исполнися гнева и ярости, нача подвластных своих сущих рабов зле и немилосердно гонити и кровь их пролияти и царство свое, порученное ему от Бога, раздели на две части… и заповеда своей части оную часть насиловати и смерти предавати и домы их грабити. И воевод, данных ему от Бога, без вины убивати повеле, не устрашися же и святительского чина, оных убивая, оных заточению предавая…»

Таким образом, люди Московского государства видели в поступках государя безбожное жестокосердие и нарушение истин, содержащихся в Священном Писании. Особенно болезненно воспринимались действия «известных сродников». В середине 1560-х годов ближайшей родней государя (по второй жене) стали кабардинцы, князья Черкасские. Многие видели в них главных виновников воздвижения опричнины. Черкасские только что приняли крещение, а уже принялись вводить в обиход православной державы обычаи Северного Кавказа, своей родины. Их стали рассматривать как опасных чужаков…

Итак, на декабрьском соборе 1567 года Иван Васильевич потребовал у Церкви благословения своих действий. И первым лицом, которое обязано было ответствовать ему, оказался в ту пору митрополит.

Как мог Филипп благословить страшную вражду, посеянную царем, его немилосердное отношение к своему народу? Иван Васильевич топтал евангельский дух любви, не слушая никого. Какое мог ему дать Филипп благословение? Он, выученик строгих монахов, знал: худшие мысли, горчайшие соблазны приходят к человеку через страсти, если он не способен обуздать их. Царь — артист на троне, умнейший книжник, опытный политик — к сожалению, время от времени отпускал вожжи собственных страстей. И тогда они его несли куда ни попадя: в кровь, в злобу, в безбожие.