Митрополит Филипп

Вскоре после столкновения с царем и его опричной свитой в Новодевичьем монастыре митрополит переехал из своей кремлевской резиденции в московскую обитель Николы Старого. Относительно того, где находился этот монастырь, есть несколько версий. Вероятнее всего, в Житии говорится об известной Никольской обители в Китай-городе, недалеко от Богоявленского и Заиконоспасского монастырей. Ее также иногда называли «Никольской за Иконным рядом» и «Никольской за Ветошным рядом». Если Филипп нашел приют именно там, то его сошествие с митрополии обрело масштаб международного скандала: в монастыре жили греки, в том числе, по всей вероятности, афонские иноки. Согласно второй, более сомнительной версии это был «Никола Старый» в Замоскворечье на Болоте. Наконец, некоторые исследователи считают, что так называли Николо-Перервинский монастырь, стоявший тогда на большом отдалении от стен столицы. Но это предположение наименее вероятно: в ту пору названная обитель, скорее всего, была очень невелика и не подходила для пребывания митрополита, хотя бы и сошедшего с митрополичьего двора.

Он удалился от зла. Он не хотел быть рядом с царем даже территориально. Сам факт переезда вновь показал москвичам «нелюбие» между главами светской и духовной власти в Московском государстве. Что это значит?

Если прежде конфликт между Иваном Васильевичем и Филиппом был достоянием относительно узкого круга лиц — пусть по столице и ходили недобрые слухи, пусть вспоминали очевидцы прилюдно сделанные Филиппом обличения, — но до открытого разрыва дело не доходило. Кто прежде был осведомлен о работе следственной комиссии на Соловках? Кто знал, до какого накала дошли противоречия между двумя величайшими людьми страны? Теперь — узнали. Митрополит показал: примирения с опричниной он не желает, пастырского благословения на нее не дает и не даст впредь, обличать ее не перестанет. Показал всей столице.

Ответная кара стала делом времени.

Иван IV разбирает бумаги, составленные следственной комиссией князя Темкина-Ростовского, прикидывает, каких свидетелей стоит вызвать на суд, как их использовать. Он имеет возможность просто убить митрополита, но в этом случае царство, и так расщепленное опричной трещиной, может просто развалиться. Чего ждать от подданных, когда слетит голова самого митрополита? Не обернется ли его гибель ужасающим мятежом? Не восстанет ли земщина?

Неправильно было бы изображать Ивана Васильевича лишь бездушным кровопийцей. Да, последние месяцы многое переменили к худшему в его натуре. Большая кровь вошла ему в привычку. Филипп вызывал в нем бешенство. Но почтительное отношение если не к самому митрополиту, то хотя бы к его сану, к сакральному статусу главы Церкви должно было остаться. Как в любом православном человеке, в Иване IV жила боязнь пойти против Божьей воли; он должен был опасаться последствий поступка, который собирался совершить.

Царь медлил.

Он размышлял, взвешивал… По всей видимости, натура артиста, стремящегося всякий свой поступок «поставить», как ставят театральное действие, позвала его к иному решению. Не убить, нет — рискованно, некрасиво. Гораздо лучше — опозорить. Унизить, раздавить. И сделать всё это в виде спектакля с большим количеством актеров, статистов и зрителей. Иван Васильевич попробовал себя в нем на режиссерской стезе…

Епископа да судит епископ — таковы церковные правила. Но наша Церковь давно потеряла ту необыкновенную самостоятельность, которой она пользовалась в XIV и XV столетиях.

С X века, от основания своего, Русская церковь подчинялась патриарху Константинопольскому. Византийцы ставили на Русь митрополитов; а если отыскивался местный кандидат на митрополичью кафедру, то ему следовало отправиться в Константинополь, чтобы пройти там утверждение. В условиях политической раздробленности Руси, особенно тяжелой при ордынском иге XIII–XV веков, это положение, как ни странно, даже имело для страны определенную пользу. На множество больших и малых княжеств, а также вечевых республик приходилась одна общая церковная организация. И у этой организации был единый центр, вынесенный за пределы Руси, раздираемой междоусобными войнами. Таким образом, Церковь, во-первых, стала одним из главных факторов объединения Руси, скрепой для пестрого крошева маленьких независимых государств. Во-вторых, она обладала значительной независимостью по отношению к любому русскому князю — тверскому, суздальско-нижегородскому или московскому. Залогом успешной политики московских князей стало их умение устанавливать с Церковью добрые отношения.

В конце XIV века и особенно в XV столетии такое положение стало тягостным. Царьградские власти, слабея, теряя земли, ведя бесконечные тяжелые войны с турками, пытались использовать Русь в своих политических целях, и главенство над Русской церковью было для этого превосходным рычагом.