Митрополит Филипп

Ничего странного и удивительного в этом нет. Напротив, такова была норма жизни. Вся структура власти в Московском царстве пронизывалась родственными связями. Удачный брак стоил выигранного сражения, а продвижение одного человека открывало новые перспективы всему семейству. Карьеру делали не в одиночку, двигались наверх всем родом, поддерживая друг друга. Но… недаром так похоже звучат два слова: глагол «опалить» и существительное «опала». Тот, кто взлетел высоко, но упал, опалив крылья в огне государева гнева, тоже тащил родню за собой в пропасть. Родственные узы порой возвышали человека – против всех правил и обычаев – из полного ничтожества до верхних этажей придворной или военной инрархии. Так, например, ничем не примечательный дворянин Никифор Чепчугов вышел в воеводы благодаря тому, что породнился со всесильными дьяками Щелкаловыми. А какие-то семейства опала топила так, что они на десятилетия уходили в тень… Те же князья Пожарские, несмотря на знатность рода, в XVI веке из-за опал головы́ поднять не могли.

Так что порадеть своему человечку в эпоху Московского государства было родовой доблестью, воплощением чести и здравого смысла. Подобное действие не несло в себе ни малейшего повода для общественной укоризны, – как его воспринимают в наши дни.

В 60-х годах из огромного и весьма разветвленного рода Колычевых у государя Ивана Васильевича «в приближении» ходили двое. Прежде всего, боярин Федор Иванович Колычев-Умной, человек зрелых лет, опытный воевода и крупный дипломат. Во второй половине 60-х годов он был послом в Польше, выполняя, таким образом, важнейшую работу: от его успеха зависела судьба Ливонской войны[59]. С боярским чином Федор Иванович перешел и в опричнину. Но «доброхотом» Филиппа мог быть, не он, а его младший брат Василий. Он добился положения видного военачальника, получил думный чин окольничего. Главное же состоит в том, что Василий Иванович Колычев-Умной рано вошел в опричнину. Когда именно – неизвестно. Возможно, при ее основании. Его дальнейшая карьера показывает: все опричные годы царь ему доверял, да и после отмены опричнины не лишил своих милостей. В ранней опричнине всего несколько родов были допущены к высшему управлению. Боярскую думу составили представители семейств Плещеевых, Колычевых-Умных, князей Вяземских, а военным управлением занимались те же Плещеевы и князья Телятевские[60].

Итак, Колычевы-Умные стояли достаточно близко к государю, чтобы подойти к нему с рекомендациями, когда митрополичья кафедра оказалась вакантной. Более того, их, как видно, подталкивал родственный долг. К Филиппу братьям Федору и Василию полагалось относиться с почтением. У них был общий дед, Иван Андреевич Колычев по прозвищу Лобан. Бог послал ему обильное потомство, пятерых сыновей. Так вот, Филипп родился у старшего из них, Степана Стенстура, а Федор с Василием происходили от младшего, Ивана Умного. Поэтому для них Филипп – старший в роду, человек, о котором стыдно не заботиться.

Они, вероятно, и позаботились. За дальностью Соловков у братьев Колычевых-Умных не оставалось времени, чтобы отправить к Филиппу гонца с вопросом: «Дорогой родич, а сам-то ты желаешь ли оказаться в митрополичьем кресле?» Ситуация складывалась «горячая». Кто первый сообразит, как ею воспользоваться, тот и окажется в выигрыше. Следовало торопиться, пока у Афанасия не появился иной преемник. Вот братья и расстарались…

Умаляет ли хоть в малой степени такой поворот событий чистоту Филиппа? Нет.

Вероятно, к нему сначала пришла царская грамота с повелением отправляться в Москву, на митрополичий двор, а уж в столице родня рассказала, как удалось ей найти удобный момент, когда государь добр, как расхвалили благочестие Филиппа, как нашептали Ивану Васильевичу, дескать, наш-то от столичных интриг далек, будет тебе честным слугой… Отказываться выходило рискованно. И для себя, и для родни: разочарование царя могло дорого стоить Колычевым-Умным.

Слушая восторженный рассказ «племенников», Филипп, быть может, вздыхал и печалился. Он-то собирался довести до ума Преображенский храм, да возвести Никольскую церковь, да приискать себе достойную замену на игуменстве: годы-то уж немалые… А тут – на́ тебе заботу! И ведь думают, что сделали хорошо, почтили, возвысили.

Ин, ладно. Что дал Господь, то и хорошо. Надо впрягаться…

Ну а теперь стоит отойти подальше от нюансов возвышения Филиппа и посмотреть на картину в целом. Так или иначе, в трудное для Русской церкви время Бог привел на митрополию чистого душой человека, не корыстолюбца и не честолюбца. Ему уготована была высокая, невероятно трудная роль. И для этой роли оказался избран провинциальный игумен из соловецких дебрей… Да как не видеть тут вмешательства Высшей воли? Мнение царя, повлиявшие на него советы Колычевых-Умных, да слова архиепископа Пимена, да смирение Афанасия, да еще множество обстоятельств оказались кирпичиками в строении, возведенном по желанию Бога. И пусть иные кирпичи оказались худы и кривы, а в стену они легли наряду с другими прямо и верно.