Митрополит Филипп

Соловецкая обитель оказалась «крепким орешком». В самой комиссии начались разногласия.

Владыка Пафнутий своим духовным званием покрывал творившееся беззаконие. Он принимал участие в допросах и даже не слушал, когда о Филиппе рассказывали «истину», то есть отзывались о прежнем игумене хорошо. Однако епископ Суздальский все-таки не достоин худого слова. Очевидно, происходящее на Соловках изменило его отношение к Филиппу. Во всяком случае, совести Пафнутия претило участие в сомнительном и темном деле. Формально именно он возглавлял комиссию, хотя, надо полагать, главным действующим лицом был князь Темкин. Итоговый документ расследования обретал действительную силу только после того, как на бумагу ляжет подпись (или, как тогда говорили, «рукоприкладство») Пафнутия. Но Суздальский владыка пребывал в сомнениях. Возможно, в Москве он был настроен на скорейшее умиротворение между Церковью и царем и даже приготовился принести в жертву одного первоиерарха ради блага всей Церкви. Возможно, он не удовлетворился объяснениями по «делу» о певчем из Успенского собора. Возможно. Но тут, на Соловках, владыка увидел, с какой преданностью относятся люди к Филиппу, и прозрел. Епископ Пафнутий отказался подписаться под отчетом комиссии о «расследовании» на Соловках.

Соловецкий летописец сообщает, что следствие велось «на весну» 1568 года. Скорее всего, комиссия приплыла на острова не ранее мая. Навигация у Соловков редко открывается прежде начала мая. Есть, конечно, старинный поморский способ передвижения – когда лодку затаскивают на льдину и затем двигаются по ледяной поверхности до новой полоски открытой воды. Но этот способ весьма тяжел и рискован, вряд ли подобным образом на архипелаг могли транспортировать целый отряд во главе с архиереем и крупным вельможей. Вернулась же комиссия, в таком случае, примерно в июне-июле. Точнее сказать не представляется возможным.

Как покажет церковный суд над митрополитом Филиппом, добытые трудами следователей материалы оказались некачественным «компроматом». Как видно, качественного просто быть не могло. Однако царь счел собранные показания и доставленных свидетелей надежным основанием для начала суда.

Возможно, Иван Васильевич колебался. Надо полагать, он не хуже Пафнутия Суздальского понял, чего стоят бумажки, привезенные князем Темкиным. Царь знал цену таким слугам. Он не торопился дать «делу» ход, возможно, еще надеясь на примирение с Филиппом, на его покорность. Ни в июне, ни в июле Филиппа не тронули. Но…

Митрополит не собирался смягчать свою позицию. Возобновление спора между ним и государем было делом времени. Очередной конфликт переполнил чашу терпения Ивана IV. Хотя бы и не видел государь правды в «обыскных речах» соловецких насельников, а все-таки слишком хотел избавиться от Филиппа, чтобы положить бумаги под сукно.

Гром грянул 28 июля 1568 года – «на память» святых Прохора, Никанора, Тимона и Пармена.

По старинному обычаю царь и митрополит приходили в этот день на торжество в Новодевичий монастырь, стоявший тогда за чертой Москвы. Главный храм обители, Смоленский собор, имел придел в честь названных святых. Иван Васильевич прибыл со свитой и боярами в тот момент, когда Филипп обходил крестным ходом обитель. Дойдя до Святых ворот, митрополит приготовился к чтению Евангелия. Однако тут он заметил царских слуг, стоявших в неподобающих головных уборах – тафиях. Если сравнивать с нашими временами, то это все равно что войти в церковь, когда совершается богослужение, в тюбетейке, кипе или с пластиковыми рожками и багровой мигалкой.