Митрополит Филипп

Но все это, по большому счету, частности. Удел восторга и любования очень немногих.

А миллионы помнят его восстание против опричнины, его обличения, воздвигнутые против грозного царя, его мужество и его духовную твердость, Именно об антиопричном выступлении митрополита напишут в учебниках и монографиях, именно оно предстанет на страницах романов и на киноэкране. Им будут восхищаться, его будут осуждать… Одним словом, из него потомки смогут извлечь смысл, и урок. Притча Господа, рассказанная Им через Филиппа, видна в поступках святого по отношению к государю.

Другое дело, что можно смотреть и не видеть, можно видеть и не замечать, а заметив, отвернуться. Главная история в жизни митрополита подвергалась разным интерпретациям. Лучшие историки, интеллектуалы высокой пробы, немало сделали для того, чтобы эта притча потомками не была понята. Ах, как много тут сделано такого, чтобы простое и ясное превратилось в сложное и мутное!

Из лучших, разумеется, побуждений.

Ради поиска научной истины.

Ранние историописатели Российской империи, касавшиеся судьбы святителя, еще сохраняли ясность взгляда. Для их читателей вопрос о том, почему Филипп решился восстать против опричнины, оставался прозрачным. Мотив самоубийственно рискованного поведения Филиппа подавался тогда в двух словах, как нечто само собой разумеющееся. Так, Николай Михайлович Карамзин видел в поступках митрополита Филиппа естественное выражение его христианской добродетели; за добродетель он и был убит. Карамзин пишет просто и ясно: «Добрые вельможи приходили к Филиппу, рыдали, указывали ему на окровавленные стогны: он утешал горестных именем Отца Небесного; дал им слово не щадить своей жизни для спасения людей, и сдержал оное». Иными словами, великий пастырь спасал овец из стада своего от мучений и гибели. Вот он, главнейший, или, может быть, единственный мотив действий святителя по Карамзину.

Митрополит Макарий (Булгаков) в классическом труде «История Русской Церкви дал самое простое объяснение действиям Филиппа. Оно схоже со словами Карамзина: „Многие со слезами прибегали к митрополиту и умоляли его заступиться за них пред государем. И добрый пастырь, утешая несчастных словами веры, не мог оставаться безответным на вопли и стоны своих духовных чад. Он помнил, что отказался от мысли просить уничтожения опричины, но что сохранил за собою право „советовать“ государю и, следовательно, ходатайствовать, по крайней мере, о том, чтобы он обуздывал своих опричников, наблюдал правду и милость по отношению к своим подданным и, карая злодеев, не дозволял проливать неповинной крови. Одушевленный такими мыслями, святитель отправился к Иоанну…“ Ему вторит другой известный церковный историк, А.В.Карташев: „Гонимые искали заступничества у митрополита, и он решил обратиться к царю с пастырским увещеванием…“

Чем дальше развивалась историческая наука в России, тем меньше в ней оставалось цельности миросозерцания. Та естественная полнота ощущения жизни, видение главных побуждений в поступках и речах людей, понимание мистических механизмов, двигающих жизнью целых народов, характерные для времен незамутненной христианской традиции, во многом умалились. Рафинированная наука занялась поисками экономических, политических и социальных мотивов в поведении личностей, да и не только личностей, но и крупных общественных групп. В результате, чем сложнее становились трактовки, тем меньше оставалось ясности. Прежний естественный синтез распадался на десятки составляющих, которые никак не выстраивались для нового синтеза… Изощренность методов исследования сочеталась с наивной прямолинейностью сугубо материалистического подхода к человеческой природе.

Советская эпоха пошла в этом отношении еще дальше и достигла логического тупика.