Митрополит Филипп

Может быть, самую мудрую книгу о митрополите Филиппе написал в эмиграции христианский историк и публицист Георгий Петрович Федотов. Его монографией «Святой Филипп митрополит Московский» восторгались люди из самых разных слоев русского Зарубежья, да и здесь, в России она получила невероятную популярность после 1991 года. Книга написана в литературном отношении легко, талантливо, автор ее показал превосходное знание реалий Московского царства. Однако… однако в федотовском образе митрополита Филиппа мудрость слилась воедино с тонким лукавством. «Богословие культуры» и «христианский взгляд на историю», присущие Георгию Петровичу, представляют собой образец левого, очень левого крыла в православном богословии XX века, – если брать его в целом. Недаром ученого так защищал от укоризн в избыточной левизне сам Н.А.Бердяев. Социалистические идеи в мировоззрении Федотова были прочно увязаны с христианскими ценностями. Столь прочно, что воздвижение определенного типа социализма в обществе он считал важнейшей целью для современного христианства. Федотов и в революции находил немало благого…

Вне зависимости от того, ставил себе такую задачу Георгий Петрович, или нет, а митрополит Филипп оказался в роли проводника общественных идей историка. При всем благоговении перед этой фигурой, при всем такте и глубоком уме, Федотов, однако, с изрядной произвольностью наполнил духовный идеал святого содержанием, взятым из 20-х годов XX века.

Ярко и верно сказано у Георгия Петровича о том, что святой митрополит восстанавливал добрые традиции симфонических отношений между Церковью и государством. Он был консерватором в лучшем понимании этого слова. И, разумеется, в его действиях не видно политики, тем более такой политики, которая отражала бы осознанное желание сохранить удельную старину.

«Св. Филипп сделал то, ему учили св. Иосиф [Волоцкий – Д.В.] и Макарий. Именно он выразил в жертве своей жизни идею православной теократии. Он не был ни новатором, ниспровергающим традицию самодержавия, ни отсталым поклонником удельно-боярской старины, хотя личные нравственные связи с ней, быть может, воспитали его чуткость и независимость. Он погиб не за умирающий быт, но за живую идею – Христовой правды, которой держалось все русское теократическое царство. Оно жестоко попирало на практике эту идею, но не могло отказаться от нее, не отрекаясь от себя. Столетие, в которое жил св. Филипп, непрестанно расшатывало эту идею, все более удаляясь от идеала заданной «симфонии» мира и Церкви», – так пишет Федотов.

Здесь в фокусе внимания оказывается странная «новина» – понятие «Христовой правды», в чем-то, оказывается, отличной от «Христовой веры». Это понятие проходит у историка рефреном с первых страниц монографии. Так, он говорит, в частности: «В годы кровавой революции, произведенной верховной властью, митрополит Филипп восстал против тирана и заплатил жизнью за безбоязненное исповедание правды. Святой Филипп стал мучеником – не за веру Христову, защитником которой мнил себя и царь Иван Васильевич, но за христову правду, оскорбляемую царем (курсив мой – Д.В.). Он был почти одинок в своем протесте среди современных ему иерархов, одинок и на фоне целых веков. Но его голос спас молчание многих; его подвига достаточно, чтобы выявить для нас новую черту в лике православия. Церковь, канонизировавшая святого, взяла на себя его подвиг, столь редкий – быть может, даже единственный – вплоть до грозных событий наших дней. Подвиг митрополита Филиппа дает настоящий смысл и служению его сопастырей на московской кафедре Успения Богородицы: св. Алексия и св. Гермогена. Один святитель отдал труд всей жизни на укрепление государства московского, другой самую жизнь в борьбе с этим самым государством в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни. В свете подвига Филиппова мы понимаем, что не московскому великодержавию служили русские святые, а тому Христову свету, который светился царстве, – и лишь до тех пор, пока этот свет светился».

А вот примерно то же самое в другом месте: «В словах св. Филиппа, переданных его житием, нет особого учения о праве священства на светскую власть. Но если говорить не о власти, а о влиянии, или о власти слова меча духовного, то самый подвиг Филиппа свидетельствует о нераздельности для него царства правды: в государстве, как и в церкви, осуществляется та же правда Христова, и на страже ее поставлен он, епископ, который не смеет “молчать об истине”… Так во всех основных пунктах оригинальные идеи Грозного [относительно роли царской власти – Д.В.] осуждены св. Филиппом, как грех, как неправда, как теократическая ересь… Точка зрения Филиппа была не столь “оригинальна”? как мысль царя[107]… она представляла собой добрую традицию русской церкви».