Mittelreich

Хозяин как раз собирался подсчитать плюсы, поставленные участникам конкурса, когда порыв ветра вырвал бумагу у него из рук, листки других членов жюри тоже закружились в воздухе и упали к ногам зрителей. В большой столовой с окнами на озеро, которая летом превращалась в двухместный номер с двумя дополнительными кроватями для детей, горластый Штайф со словами «О боже, как здесь воняет, ни один цыган не выдержит! Ну кто опять это сделал?» широко распахнул окно, и ветер ворвался в зал, как огненный смерч во время бомбежки Мюнхена, если судить по рассказам тех, кто при этом присутствовал. Ветер сорвал скатерти со столов, за ними полетели полунаполненные и полупустые винные бокалы, потому что они легче, чем пивные кружки; тарелки со все еще дефицитным мясом и клецками опрокинулись; участники маскарада, во всяком случае те, кто использовал для перевоплощения платки, лишились костюмов. С подиума слетел большой барабан, и с музыкантов сорвало национальные шляпы с опушкой, которые без опушки становились совершенно не национальными, впрочем, с опушкой они тоже таковыми не были. И тогда терпение хозяина лопнуло. Он заорал, чего за ним не водилось, так как он был человеком спокойным и обычно говорил едва слышно. Но сейчас он заорал из танцевального зала, где только что подсчитывал голоса, в столовую Штайфу, чтобы тот закрыл окно, если ему это будет угодно. Кто, по его мнению, будет возмещать ущерб от ветра, если в такую погоду каждому вздумается открывать окна на ветреную сторону. Может, у Штайфа не все дома, или он нализался, или вообще спятил, и если так, то не пора ли ему упаковать вещи и исчезнуть. Но где ему было перекричать Штайфа.

– Чего? – завопил тот в ответ. – Хочешь в такую погоду выгнать меня на озеро? Тебе этот торговец совсем голову прострелил, что ли?

Под торговцем он подразумевал Шнаппа, который начинал как торговец, прежде чем переквалифицироваться в парикмахеры. А Штайф, прибывший из Санкт-Хауптена по озеру на буере марки «Самопал» с переделанным подвесным лодочным мотором, который он пару дней назад выторговал у американцев за ящик сига, дружил с Фихтнером, парикмахером из Санкт-Хауптена. У того стриглись все жители Зеедорфа, пока не появился Шнапп. С тех пор как Шнапп начал предлагать те же услуги, Фихтнер нес большие убытки, поэтому Штайф и набросился так яростно.

Теперь уже все обратили внимание на вопли и пытались успокоить разгневанного хозяина.

– Нельзя его выгонять!

– В такую погоду!

– А если со Штайфом что-нибудь случится!

– Он же пьяный, это будет на твоей совести.

Хозяин, будучи человеком кротким, понял, что так и есть, и не стал выгонять с праздника убежденного нациста Штайфа, после того как тот закрыл окно на задвижку.

Между тем ветер настолько усилился, что уже стало известно о повреждениях. Хозяин поднялся на сцену и громко обратился к гостям, ожидавшим церемонии награждения:

– Нам придется отложить объявление победителя. На берегу озера ветер сломал дерево, оно рухнуло на дорогу, сначала нужно убрать его и освободить проезд. Музыканты, играйте! Веселье не должно угаснуть.

Он сошел в зал и разыскал Валентина и Виктора, которые раздавали пиво. Они взяли в мастерской большую пилу и два топора и спустились к озеру, где предстояло выполнить опасную работу, в любую минуту буря могла вырвать с корнем еще дерево или сломать толстую ветку, а это могло привести к переломам или даже к гибели кого-то из них, а то и всех троих.

У озера на участке к югу от дома буря – вот беда! – с корнем вырвала огромную рябину, которая последние сто лет тенью защищала купальщиков от солнечных ожогов и загара, а сейчас лежала поперек улицы. Скоро, когда растает снег, хозяин посадит новое дерево, но пройдет не меньше тридцати лет, прежде чем оно станет дарить такую же обширную тень, как старое. Впрочем, за эти тридцать лет в моду войдет загар, и право рябины на жизнь будет оправдываться уже не практическими, а ностальгическими и эстетическими соображениями.

Спокойно и при этом энергично пилили хозяин и Валентин двухсотлетний ствол, пока могучее дерево не распалось надвое. Они переместились на другую сторону улицы, к кроне, и начали все сначала. Виктор убирал сломанные ветви с проезжей части. Закрытый керосиновый фонарь давал достаточно света, пусть и скудного. Не прошло и пятнадцати минут, как пила второй раз вгрызлась в здоровую древесину. Они втроем оттащили с помощью веревки, захваченной на сеновале, распиленный трехметровый ствол на обочину, освободив проезд. Впрочем, на дороге никого не было. В такую бурю никто не отваживался выйти из дома.

Гости, празднующие карнавал в усадьбе, тоже не собирались выходить. Сквозь рев бури долетали крики: «Хозяин! Да сколько можно ждать пиво!» Панкрац отослал Валентина и Виктора обратно.