Mittelreich

Участники бала выстроились в три ряда у стен в танцзале, одном из двух больших залов в усадьбе. Вынесли гладильный стол, запасные кровати и ночные столики, обычно заполняющие его круглый год, и получилось что-то вроде арены. Маски по очереди выходили в центр, всякий раз приветствуемые тушем зенкендорфцев, и демонстрировали себя со всех сторон публике и судьям. Последние держали в руках бумажки, которые хозяин вырвал из блокнота официантки и положил на стол вместе с огрызками карандашей. На бумажках члены жюри писали имя каждой маски, которое определял хозяин, оценивающе рассмотрев костюм. Имена были такие: Принцесса, Охотник, Шейх, Красная Шапочка, Негритянский Вождь, Браконьер, Арабка, Мститель, Еврей, Сыродел, Бродячий Торговец, Прекрасная Дама, Дикая Кошка, Пират, Гитлер и так далее. На бумажке ставилось количество плюсов за костюм. Маска, у которой больше всего плюсов, становилась победителем – или победительницей – бала и получала столько колбасы, пирогов и жаркого, сколько сможет съесть. Это распространялось и на напитки. Чтобы хозяину не пришлось одному нести расходы на приз, каждый претендент должен был заплатить марку за право участвовать в конкурсе. Весь фонд лежал на серебряной тарелке перед судьями.

Ввести это правило предложил парикмахер Шнапп, который после войны приехал из Пушты и вскоре зарекомендовал себя ловким дельцом, организовав футбольные турниры на Негритянском лугу; на лугу за деревней располагался лагерь американских оккупационных войск, а Негритянским его называли потому, что среди восьми солдат был негр, а негров здесь не видели. Владельцы вилл играли против крестьян, женщины против мужчин, солдаты против местных, а Шнайдер обходил зрителей с лотком и продавал все, что можно найти на черном рынке. Он-то и объяснил Панкрацу, что из всей этой кутерьмы, как выразился Шнапп, можно выжать марку-другую, если потребовать от претендентов взнос за участие. Так оно и вышло. «Если победит женщина, – сказал Шнапп, – то прилетит больше, ей ни за что не впихнуть в себя столько жрачки и выпивки». А если мужчина, хозяину, несмотря на взнос, может, еще и доплатить придется: «Эти, из Кирхгруба, быка сожрать могут, они вас по миру пустят». Стремление постоянно контролировать происходящее приносило Шнаппу как друзей, так и врагов, чьи и без того красные лица порой багровели, стоило ему появиться. А Шнапп то и дело где-нибудь появлялся: в трактирах, на собраниях он всегда сидел или стоял среди людей, навязывался с разговорами, все хотел знать, предлагал то одно, то другое, разведывал возможности арендовать участок, отремонтировать или достроить заброшенное здание. Враги Шнаппа жили в основном в Кирхгрубе. Там его недолюбливали за акцент, но больше всего за то, что он говорил. Большинство тех, кто был благосклонен к Шнаппу, жили у озера, ведь их Шнапп особенно искусно обхаживал и лил воду на их мельницу – талант, который должен был ему еще долго окупаться. И даже с лихвой. Впрочем, некоторым жителям Зеедорфа заигрывание со Шнаппом принесет в будущем не только зависть соседей из Кирхгруба, но и основание для таковой – послевоенный подъем, причина которого крылась в более живописных окрестностях. В Кирхгрубе, выбравшись из ямы, можно было увидеть горы только с одного-двух холмов. А с озера в Зеедорфе открывался прекрасный вид, и чтобы показать горы, не требовалось никуда идти, достаточно было просто открыть окно. Шнапп, будучи неместным, пришел, увидел и сразу понял. Старожилы же каждый день проходили мимо такого богатства, с трудом волоча ноги и выполняя тяжелую крестьянскую работу, и, естественно, перестали замечать его. Они работали, как и до войны: летом предоставляли горожанам возможность насладиться красотами природы, зарабатывали несколько марок, а все остальное время довольствовались работой в лесу, ловлей рыбы и скотоводством. И только если кто прогорал или задумывал построить новый хлев, он продавал участок горожанину с деньгами. Такое случалось редко. Людям и природе это шло на пользу. Усиленно растрачивать дарования и запасы жизненного пространства не приходило в голову жителям деревень у озера.

Однако Шнапп был стреляным воробьем, каких прежде в деревне не водилось. Он обладал коммерческой жилкой, свойственной беспокойным и обделенным, в его голове прочно поселилось желание получать прибыль, он жил инстинктами и был готов осваивать неосвоенные резервы, будь то земельные участки или люди. Шнапп понял, что на озере наступают новые времена, уловил потенциал пробуждения после разрушительных последствий войны, в нем дремал подстрекатель, он так и фонтанировал идеями. Он разжигал у побежденных послевоенную энергию, бередил комплексы, возникшие после поражения в завоевательной войне, пока глухое чувство собственной никчемности не переросло в упрямство, которое и положило начало экономическому чуду здесь и в других регионах.