Mittelreich

Вот Шнаппа и осенило, как предотвратить неизбежные финансовые потери, которые последовали бы, победи в маскараде мужчина. Шнапп не мог по-другому. Это было в его природе. Стоило ему почувствовать выгоду, как он хватался за нее, даже если ему это не сулило прибыли. Прибыль он видел в долгосрочной перспективе. Договорившись с хозяином, Шнапп распорядился, чтобы каждый мужчина, участвующий в конкурсе, прежде чем предстать перед всеми на арене, выпивал до дна двойную порцию домашнего шнапса, который Панкрац приготовил сразу после войны (то есть девять лет назад, когда официально шнапс еще невозможно было купить) и который – первая попытка, ставшая и последней, – получился отвратительным. Перебродив и превратившись из алкогольного напитка в эффективное противоядие, пойло в результате контролируемого применения должно было быстро свести на нет потребность победителя-мужчины беспрепятственно наслаждаться бесплатной выпивкой.

Хозяин усадьбы на озере многому научился у Шнаппа. В последние годы стали замечать, что Панкрац ставит больше плюсов женским костюмам, что тоже явилось результатом учебного процесса; на прошлом карнавале во время награждения победителя – женщины – в задних зрительских рядах даже послышались выкрики «обман» и «надувательство». Тогда так и не удалось установить, кто подстрекал к мятежу, но подозрения пали на Штайндлмайера. Он несколько недель шил себе костюм скелета, который назвал «Смерть», к костюму прилагалась коса, и не стал победителем, при этом хозяин так превозносил костюм Озерной девы, что наверняка сыграли роль личные, если даже не интимные, пристрастия, но, может быть, и расходы на обещанный первый приз.

Как бы то ни было, многое указывало на то, что в этот раз победит костюм Гитлера. Все прекрасно видели, что искусно накрашенный человек в коричневом костюме – не мужчина, а женщина, да еще и с мощным бюстом.

– Ну вылитый Гитлер, с такими-то колоколами на башне, – прошептал кларнетист Франц барабанщику Хуберу, – с таким мы бы войну не проиграли! Русские на танках ездили бы вокруг него хороводом со стволами, застрявшими в руле.

– И в газовые камеры отправили бы меньше евреев, – не остался в долгу Хубер, – со стояками их бы туда просто не запихнули.

Темные времена длились еще долго. В рамках истории человечества прошли они только наполовину. Но, очевидно, времени хватило, чтобы стремление к здоровой шутке снова пустило ростки в душах умудренных опытом мужиков. Пусть все эти францы и хуберы говорили шепотом, но они заговорили.

Несколько лет они вынуждены были молчать. Только когда хозяин трактира зашторивал окна, а посторонние расходились, когда под воздействием пива и шнапса и без того слабые котелки совсем переставали варить, а нестерпимое желание оправдаться за былое становилось еще нестерпимее, тогда временами прорывалось упрямое неповиновение, готовое дать отпор угрызениям совести, которые, по словам оккупантов, должны были мучить каждого, но которые не мог и не хотел по-настоящему испытывать тот, кто остался стойким и непоколебимым.

Когда за столом собирались надежные люди, легко было сражаться в проигранной войне и побеждать задним числом. И те, о ком фюрер и его приверженцы забыли, когда уже невозможно было осуществить задуманное, – они тоже обсуждались тайком в такие вечера. Все это занимало и трезвые умы. Демократическая кожа, которую в одночасье натянули на людей, может быть, и срослась с телом, но под ней, как и издавна, бурлила горячая кровь.