Читаем Mittelreich полностью

Mittelreich

– Может, и так, – снова бесцеремонно влез в разговор юный племянник, будучи явно недостаточно опытным для рассуждений о таких вещах, – но будущее за трактором «Фендт», что бы вы там ни говорили. А знаете почему? У «Фендта» вал отбора мощности и сзади, и спереди. А в будущем они создадут машины, которые будут такое делать, что нам и не снилось. Может, каждый крестьянин в одиночку сможет содержать ферму. Кто знает? А дурацкий маховик, который у «Ланца» сбоку… нет уж, увольте! Ему место в музее, а не на покосе. Разве не так, Ценц?

– Ну, поглядим, когда придет время, – ответил Ценц, которому порядком надоели дерзкие высказывания юнца. – Пока что я доволен «Ланцем». И я слышал, что за те два года, что у вас «Фендт», вы уже трижды его ремонтировали. Сколько вырученных за молоко денег вы отстегнули Финстерле?

– Во-первых, два ремонта были по гарантии. А во-вторых, это демонстрационный образец, который до того испытывали трактористы «Ланца», тоже хотели поездить на умном тракторе, – парировал племянник, – и наверняка не церемонились с техникой, как охранники с евреями в лагерях. Что, не так? Ха! Если те не тянули как следует, эсэсовцы жали на газ. Так ведь? Наверняка трактористы «Ланца» так же обращались с «Фендтом»: все время давили на газ, им это ничего не стоило. Ясное дело! Логично, что теперь мне нужен новый карбюратор и новый топливный насос. И то, и другое угробили трактористы «Ланца»!

Племянник наколол на вилку сочную свиную отбивную и перетащил ее с подноса на тарелку. Он весело и задиристо смотрел на сидящего напротив раздраженного Ценца и, широко раскрывая рот, жевал мясо, как американец резинку.

Остальные смотрели перед собой и предпочитали отмалчиваться.

– Мара! Да убери же ты собаку, – недовольно обратился Панкрац к Старой Маре, хлопотавшей у буфета. – Сто раз всем говорил, нельзя позволять ему все время торчать в кухне, господи боже! У нас тут трактир!

Лукс, который все время, пока мужчины ужинали, незаметно и без единого шороха лежал под столом, как свернутый лоскутный коврик, опять выпустил газы.

– Пойдем, Луксик, пойдем, – Старая Мара выманивала тощую, как мумия, собаку из-под стола. Потрепанной и грязной, как старый пес, тряпкой, которую она держала скрюченными от артрита пальцами, Старая Мара все время, пока мужчины беседовали, терла ржавый и черный от копоти горшок. Им давно уже не пользовались, и за этой бессмысленной работой она забылась. Вот что значат рефлексы, которые даже в старости заставляют измотанное работой тело совершать движения – те, что Старая Мара делала всю жизнь и была не в силах остановиться.

Пятясь и согнувшись почти до пола, она из последних сил тащила за ошейник неохотно перебиравшего лапами пса из кухни через коридор мимо мужского туалета наверх, в свою каморку.

– Да! Старушка Мара… – Зеевизнер тепло посмотрел ей вслед. – Я часто вспоминал ее в лагере у русских.

В детстве Зеевизнер водил лодку на веслах из Зеевизена в Зеедорф. Старый хозяин усадьбы приходился ему дедушкой, а нынешний – дядей.

– Старая Мара всегда засовывала мне шоколадку в карман куртки, когда я отправлялся в лодке домой перед заходом солнца, чтобы меня ночь не застигла в пути. «Не смотри в воду, – предупреждала она меня всегда, – а то закружится голова, упадешь в озеро и утонешь». Я ей верил и греб всегда прямо, не наклоняясь.

– Зачем ты это сказал?

Туцек, который во время спора о тракторах молчал, опустив голову, и явно не интересовался этой темой, откинулся на спинку скамьи и пристально, не мигая, смотрел на сидевшего напротив юнца.

– Что?

– Зачем ты это сказал?

– Что сказал?

– Про концлагерь и эсэсовцев.

– Зачем? А что, нельзя? Ха! Что такого?

– А ты видел хоть раз концлагерь? Видел? А эсэсовцев в концлагере? Видел? Да? Ты знаешь, как это? Или ты просто мелешь чушь? Отвечай!

Туцек не сводил глаз с молодого крестьянина. Буравил его взглядом. Обычно замкнутый, угрюмого вида высокий крупный мужчина лет сорока, точнее трудно было определить, он, входя в комнату, подавлял всех строгостью и неприветливым выражением лица, а теперь вдруг заговорил легко и открыто, словно в порыве вдохновения.

Опрометчивого болтуна это сбило с толку. Требовательность и напор, почти агрессия, из незнакомого мира, в котором что-то не так, обрушились на молодого наивного крестьянина с противоположной стороны стола. Он тут же понял: это не пустая болтовня, а что-то безжалостно ясное, с чем ему придется встретиться напрямую, если он не хочет выглядеть трусом.

– Я сказал что-то не то, раз ты так оскорбился?

– Ты хоть раз видел эсэсовца в лагере?

– Нет, не видел. Как я мог его видеть? Я же тут не виноват?

– Ты не виноват? Но говоришь об этом.

– Почему ты об этом говоришь?

– Не знаю. Просто в голову пришло!

– Просто в голову пришло?

– Да. Наверное.

– А почему тебе это пришло в голову – наверное?

– Почему?

– Да!

– …