Когда подошли к концу рождественские каникулы, Семи не захотел уезжать из дома. Он упирался, просил и умолял, чтобы ему разрешили остаться. Его лицо и тело выражали страх и панику, когда отец от мягкости перешел к строгости и силой усадил его в машину. Там сопротивление мальчика ослабело, и просьбы превратились в поскуливание, в котором все слова слились в одно «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста». Но испокон веков укоренившееся доверие к религии и церкви сделало родителей слепыми и глухими: нужно получить хорошее образование.
На Пасху Семи рассказал обо всем матери. Она ему не поверила. Не осмелилась поверить. Не знала, что с этим делать. Просто оттолкнула это от себя. И его. Он выдумывает, это всё дурные мысли, и она не желает их слушать. «Сейчас ты прочтешь „Отче наш“ и „Богородице Дево, радуйся“ и выбросишь все это из головы». Так она сказала.
В семнадцатый год после окончания войны, когда в деревне на озере, переименованной на время торжеств в
Не так-то просто было выбрать подходящий день для юбилея. Несколько лет назад и без того богатый на праздники месяц пополнился еще одной знаменательной датой – семнадцатым июня, – призванной раз в год напоминать людям, живущим на земле свободной демократии, о произволе властей в другом государстве. Оргкомитет, который годом ранее начал планировать юбилейные торжества, столкнулся с нелегкой задачей.
– По моим расчетам деревня была основана двенадцатого июня, – возразил историк бургомистру, который предложил праздновать семнадцатого июня, в воскресенье, чтобы не отрывать крестьян от сенокоса новыми торжествами, когда в разгар страды и без того много церковных праздников.
– Я никоим образом не хочу проявить неуважение к церкви, – добавил бургомистр, обращаясь к пастору, который сидел на углу стола, демонстрируя тем самым скромность, приветливо улыбался и все время кивал.
– Каждый праздник есть благодарность Богу, – ответил пастор, – мы должны быть благодарны Матери Церкви, что она всякий раз берет нас за руку и дает возможность выразить эту благодарность.
– Семнадцатого июня никак нельзя, – тут же выступил старший учитель Харих, – это же День немецкого единства. В каком свете предстанет муниципалитет, если мы в такой значимый для страны день займемся чисто деревенскими, так сказать, провинциальными делами.
– Проклятье! – выругался бургомистр. – Совсем забыл про этот идиотский день единства.
Известный фотограф заметил, что некий репортер местной газеты, который тоже присутствовал на тайном заседании в усадьбе на озере, хотя его никто не приглашал, сразу после этого замечания бургомистра усердно застрочил что-то в блокноте. Фотограф обратился к нему и сказал, что прозвучавшие высказывания не предназначены для общественности и не мог бы господин репортер, хоть это и слишком громкое именование, немедленно покинуть помещение, иначе его присутствие будет рассматриваться как нарушение неприкосновенности жилища.
Репортер взял карандаш и блокнот на спирали, встал и направился к двери. Около нее он обернулся, посмотрел фотографу в глаза и сказал:
– Господин Хуберман, зайдите ко мне на днях, расскажу вам кое-что про вашу жену.
И, ничего не объясняя, вышел.