Mittelreich

Если хочешь жить, нужно убивать. Кто не убивает, гибнет. Цубер разбирался в простых законах жизни. А как иначе? Он вырос на бойне. Нож и топор служили ему игрушками, аппарат для оглушения скота заменил ему лук и стрелы, превратился в воображаемый арбалет и наконец был возведен в культовый статус. Им он совершал ритуалы посвящения в доблестного воина и свободного охотника: и воин, и охотник сегодня – всего лишь мясники. С животными Цубер всегда сталкивался незадолго до их смерти. Если любовь и смерть действительно неразрывно связаны, как утверждают поэты, все эти свиньи-коровы-телята были его возлюбленными. Каждый раз, прежде чем убить, Цубер испытывал к животным нежную привязанность. Он уважал их сущность, которая казалась ему похожей на его. Только взаимоотношений не возникало: после смерти животные сразу превращались для Цубера в материал. Перерабатывать материал было его искусством, а это искусство – его гордостью. Вкус, который приобретали печеночные и кровяные колбасы, черный и белый зельц, копченая грудинка и ветчина, был вкусом, который ассоциировался с Цубером. Этот вкус можно было любить или ненавидеть, но он всегда был узнаваемым и безошибочно отличимым от вкуса товаров любого другого мясника. Так что с годами возникло своего рода «братство» Цубера: эти люди преклонялись перед ним и результатами его трудов, признавая прочие мясные творения лишь тогда, когда Цубер какое-то время не закалывал скотину. Но уж если забой происходил, там на следующий день было не протолкнуться от наплыва любителей мяса.

Сам Цубер был среди них желанным гостем. С наслаждением жуя собственноручно приготовленные блюда, он вещал соседям по столу о том, как еще можно улучшить вкус.

Цубер неподвижно стоял в полусогнутом положении над оглушенной свиньей. Когда ее настиг удар, она высоко подскочила и тяжело рухнула. Он замер, опустил руки, в которых держал топор, еще шире расставил ноги и неотрывно без всякого выражения смотрел в глаза почти мертвой свиньи, провожая ее взглядом во время движения к потолку и обратно на пол скотобойни.

С ним же ничего не случится!

Молчаливо и обеспокоенно Виктор и Семи взирали на него. Цубер напоминал поставленную на край бочку, которая вот-вот опрокинется. «И что из нее выльется?» – испуганно подумал Семи. Будто желая удержать Цубера от падения, он схватил его за руку и спросил:

– Аист, Аист, что такое? Тебе нехорошо? Сердце или голова? Говори, не молчи!

И тут к Цуберу вернулась способность двигаться. По-прежнему широко расставив ноги, он вперевалку пошел к баку для воды и оперся на него. Постоял неподвижно. Виктор и Семи смотрели на него в нерешительности.

– Может, лучше вызвать доктора? – прошептал Виктор. – Чего доброго, инфаркт.

Но Цубер выпрямился, развернулся к ним и заявил почти с гордостью:

– Черт побери! Да я в штаны наложил!

После этого короткого и ясного сообщения к помощникам вернулась способность воспринимать действительность, и они с ужасом ощутили запах того, о чем услышали. Цубера нисколько не смутило отвращение на их лицах. С широко расставленными ногами он двинулся вперед.

– Пусть лежит. Мне нужно быстренько в одно место. Ненадолго. Кровь в свинье так сразу не застынет. Скоро вернусь.

И ушел.

Виктор распахнул дверь, Семи открыл окно. Они молча постояли рядом, и Виктор сказал:

– Да он пьяный вдрызг.

Семи подбросил в печь полено и придвинул к свинье железный чан для сбора крови – если кровь не успеет свернуться.

Он с Виктором по очереди поглядывали в сторону дома, где на первом этаже виднелось закрытое окошко мужского туалета рядом с открытым окошком женского. Они надеялись заклинающими взглядами ускорить процесс. Вскоре окошко мужского туалета отворилось, на мгновение показалось широкое лицо Цубера, наружу вылетело что-то не очень белое, и окошко захлопнулось.

– Посмотри, что там, – сказал Виктор Семи.

Тот вышел, пересек двор, наклонился.

– Ну что? – спросил Виктор, когда Семи вернулся.

– Трусы. Он обосранные трусы выбросил.

Через двор уже нормальным шагом прошествовал Аист в мятых и засаленных кожаных брюках. Он прямиком направился к разделочному столу, взял нож, машинально провел им еще пару раз по точилу, наклонился к оглушенной свинье, у которой один глаз оставался открытым, и двумя умелыми взмахами перерезал ей горло. Темно-красная кровь хлынула в чан, который Цубер держал очень низко, чтобы не пропало ни капли драгоценной жидкости. «Руки он не успел помыть, слишком быстро вернулся», – подумал Семи, решив на этот раз отказаться от любимых ливерных, кровяных и луковых колбас. Потом он сам принялся за работу и стал натирать мертвую свинью желтым порошком для удаления щетины. Виктор положил две цепи толщиной в палец в корыто. Свинью ошпарят кипятком и будут тереть цепями, перемещая вперед и назад, переворачивая со спины на живот, и так много раз…

День убоя пошел своим чередом, пусть с опозданием и не совсем так, как планировалось. В конечном счете всё как обычно, только у Аиста на этот раз под кожаными штанами не было трусов.