Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

Почти все, кого я сейчас вспомнила, ушли из жизни. Нет больше Слобо, нет Ельцина, Примакова, Черномырдина, Джинджича, отбывает 40-летний срок Караджич. Иногда я спрашиваю себя — зачем же я живу, когда тот, кого я любила и кто был смыслом моей жизни, ушёл? И ответ нахожу только один — чтобы засвидетельствовать и передать другим: Бог есть. В противном случае Черномырдин и Ельцин ушли бы из жизни под аккомпанемент слёз, а не свиста и улюлюканья своего же народа. В противном случае не подало бы в отставку правительство Сербии на второй день после ареста Слобо. В противном случае жил бы и процветал Зоран Джинджич, а Биляна Плавшич так и была бы президентом Республики Сербской. Конечно, не до всех ещё дошли Его руки. Что ж, в справедливости я не сомневаюсь и потому подожду — мне теперь торопиться некуда.

Мюнхэ

Я лежала на кровати и думала о том, что понимаю теперь, почему в детстве, увидев выступление Милошевича в Белграде, отождествила себя с кем-то из его домашних. Я была слишком маленькой, чтобы провести параллель между собой и Мирой Маркович (да и не знала тогда о её существовании). Но тогда уже поняла — я, видимо, слишком сербка, чтобы остаться равнодушным к нему и его словам. Настолько, что чувствовать его дыхание и биение сердца вскоре буду лично.

Я чувствовала дыхание Елены Петрович, читала мысли Натальи Кешко, побывала в шкуре Марии Румынской. Но когда я стала на место Миры Маркович, всё будто бы перевернулось внутри меня. Может быть, потому что те события, свидетельницей которых стала Мира, прошли и через мою жизнь. А может быть потому, что обе мы слишком патриотичны для женщин.

События недавнего прошлого моей страны, очевидцем которых я стала только благодаря особому устройству моей психики, ворочались в голове и не давали покоя. Я налила вина и подошла к окну.

Белград покрылся первым снегом. Новые асфальтированные улицы пришли на смену красивым мостовым с брусчаткой, разрушенной сначала гитлеровцами, а потом — натовцами, и сейчас они прячутся от холодов наступающей зимы под тонким покрывалом первого зимнего проявления. Завтра всё растает, и осень вновь вступит в свои права, напомнив о себе проливным дождём, а сегодня Белград спит под покровом белых пушистых хлопьев и словно говорит всем своим жителям, что и им пора отправиться в объятия Морфея.

Алексей подошёл ко мне сзади и обнял.

— Красиво, — прошептал он.

— «Зима тревоги нашей позади, к нам солнцем Йорка лето возвратилось…» — сказала я.

— Почему Шекспир?

— Не знаю, вспомнилось вдруг.

— Мне кажется, или тебе грустно?

— Грустно. Жизнь проходит. Так много хочется сказать, сделать, оставить после себя, а время течёт неумолимо и не оставляет нам никакой возможности сказать: стой, я ещё только начинаю жить…

— Какой пессимизм в такую минуту… Я в такие моменты обычно сплю…

— Да, пожалуй, это лучший выход. Только сделаю один звонок.

Я вышла в соседнюю комнату и набрала номер Драгана.

— Не спишь?

— Ну что ты! Мюнхэ, девочка моя! Я так рад тебя слышать. Как ты?

— Твоё предложение ещё в силе?

— Всегда. Работать с тобой, видеть тебя — одно удовольствие! Я, если честно, соскучился…

— Это понятно, — нетерпеливо прервала его я. — Скажи, когда следующий… кхм… заезд?

— У нас ещё неделя.

— Отлично. Я согласна, но при одном условии…

— Вознаграждение твоё я, разумеется, увеличу…

— Условие другое.

— Какое же?

— Не могу пока сказать. Ограничусь лишь тем, что исполнить его — вполне в твоих силах.

— Что ж, тогда всё принято.

— В таком случае, я согласна.

Он ещё что-то хотел спросить, но я уже положила трубку. Он не перезвонил — он знал, что я всегда выполню данные обещания.

Его звали Джастин Госснел. Мы учились вместе в Университете в Лейпциге, и я точно знала, что он сейчас там. Он заканчивал аспирантуру, и до рождественских каникул ещё было время. Наутро я сказала Алексею, что мне надо срочно проведать больную мать и что вернусь я не позднее, чем через три дня. Он обещал дождаться меня в Белграде. Я же вечером следующего дня была в Лейпциге и беседовала за чашкой кофе с Джастином обо всём на свете.

— Я так рад, что ты приехала. Но что случилось, почему ты здесь, а не в Белграде? Ты ведь, кажется, теперь там учишься и живёшь?

— Да, но у меня здесь осталась мать. Тянет всё-таки. Взяла отпуск в университете и решила проведать её.

— Ты молодец.

— А ты-то как? Не скучно тебе?

— Есть немного. Все, с кем учились, разъехались, остались только студенты, к которым я пока не до конца привык. Потому твой внезапный приезд для меня как праздник…

— Я тоже очень рада тебя видеть. Проведём пару дней вместе?

— Конечно, с радостью!

— Послушай, а как у тебя с гражданством? Не надумал получать немецкое?

— Нет. Здесь не лучше, чем в США, так что это даже не смена шила на мыло.

— О как. И ты, конечно, как и все американцы, думаешь, что ваша нация — самая что ни на есть крутая в мире и вообще чем-то напоминающая сверхлюдей? — скептически спросила я.