— Они равны. Она не умеет управлять государством по гендерному признаку, а он — по социальному. Управление фирмой и страной — разные вещи. В фирме, даже самой большой и процветающей, каждый маленький клерк имеет свои обязанности, неисполнение которых грозит ему увольнением с последующей моментальной заменой. В государстве всё не так. Здесь никогда ничего не идёт по сценарию, никто ничего не хочет делать, и не существует никаких механизмов принуждения. Как бизнесмен, имеющий сотню помощников, Трамп хорошо знает, что, если помощник или заместитель не хочет выполнять определённую работу или шеф не уверен в её качестве, то можно сделать самому. Как только ты начал претворять эту идею в государстве — всё пропало. Тогда последние министры перестанут чувствовать страх и сядут на шею. И всё, готов президент. Сгорит за полгода.
— Клинтона боялись?
— Безгранично уважали, потому что вышел из низов. С Трампом так не получится — он родился уже с золотой цепью на шее, и потому никогда не будет своим для американцев.
— А его безумные выходки?
— Это пиар. Попытка стать на шаг ближе к электорату. Линдон Джонсон, например, вызывал подчинённых на совещание в туалет в тот самый момент, когда справлял там большую нужду. И что? Помогло это ему с популистской точки зрения? Ничуть. Спокойный и взвешенный Форд больше устраивал уставших от экспрессивного Кеннеди американцев. Конечно, те или иные выходки пользуются популярностью в масс-медиа, но народ в США, как и везде в мире, хочет стабильности и уверенности в завтрашнем дне, а не постоянной экспрессии.
— Поэтому ты предпочёл учиться в Европе?
— И поэтому тоже.
— А ещё?
— Здесь образование не носит политического оттенка. Здесь образование — это образование, а политика — это политика. В Америке всё не так. Там идеология проникла всюду, в самые потаённые уголки, в семью, в религию, в мысли. Возможно, это можно оправдать стремлением правителей удержать народ в кулаке, но мне, как человеку мыслящему, трудно жить в обстановке порождаемой идеологией постоянной напряжённости.
— Но ты считаешь себя патриотом?
— Если для этого надо брать в руки оружие, то нет. Я считаю, что все вопросы можно урегулировать дипломатическим путём. В остальном — если я могу пригодиться своей стране, то всегда пожалуйста.
Игра увлекала меня всё больше, я уже вообразила себя журналисткой.
— Итак… Какое вино вы предпочитаете?
— Французское белое сухое.
— А как же отличные калифорнийские вина? Вам не кажется, что ваш выбор… эмм… несколько непатриотичен?
— Перестань, Мюнхэ. Я же тебе уже говорил, что не так буйно помешан на Америке, как некоторые.
— Хорошо, а еда?
— Бурито.
— Бог мой! Это уж совсем ни в какие ворота! Это же едят латиносы!
— Мисс Арден Лим, мне кажется, вы становитесь больше американкой, чем я! — усмехнулся Джастин. Я смеялась как маленькая девчонка — настолько это занятие, сродни детской игре, затянуло меня.
— Дурной пример заразителен, мистер Госснел… Тогда перейдём к более личным вопросам… Сколько у вас было половых партнёров?
— Ммм… Я не считал.
— Но больше 30?
— Больше.
— За последний год?
— Около 10.
— Однако… Вы прямо ходок…
— Считаю, что американские гены — самые сильные в природе, и потому полагаю своим долгом дать им как можно большее распространение.
— Вот как?! Тогда… какой вид секса вы предпочитаете?
— Мэм… Как мне кажется, целесообразнее мужчине задать женщине такой вопрос…
— Да, но это если они уже стали партнёрами. Я пока не рассматриваю вас в таком качестве, — соврала я. Как поклонница умных мужчин я уже давно мысленно раздела его и уложила в кровать.
— Тогда отвечу как настоящий американец — я люблю минет.
Он не солгал. Он не просто любил минет, он был его каким-то сумасшедшим фанатом. В первую же нашу ночь он настойчиво стал наклонять мою голову вниз — что ж, я была к этому вполне готова. Но не к тому, что весь вечер мы будем заниматься только одним видом секса. Воля ваша, если человек так навязчиво старается поместить свой член в ваш рот, это может значить только то, что он тем самым самоутверждается. Вывод? Проблемы с самооценкой. Типичная американская болезнь.
Да, они обожают минет. Ни в одной стране мира это так не развито, как в США. Моё горло демонстрировало чудеса глубокого погружения, а щёки буквально распирало от настойчивого сластолюбия Джастина. Он стонал, кряхтел, умилялся мной, но ни на минуту не позволял отрываться от своего мужского достоинства. Правда, целовал после минета взасос, но губы и рот болели к тому моменту уже так, что это не имело никакого значения.