— Потом было изгнание — самое унизительное в моей жизни. Враги снова заняли Белград, и оставшимся частям сербской армии, а также двору и правительству пришлось эмигрировать на остров Корфу. Тогда я оценил усилия отца, что он предпринимал все первые дни войны — он занимался переговорами с целью объединения народов. Нам ничего не оставалось, кроме как бросить все силы на завершение этого благого дела — одного из многих, что сделал мой отец для Сербии за те немногие годы, что находился у власти. В противном случае опустить руки, оставшись в изгнании, означало бы для нас отдать на откуп австрийцам миллионы сербов, оставшихся на Родине, для которых не было исхода. Фактически это значило снова ввергнуть их в пучину рабства, засунуть их головы в ярмо, в то самое, в котором они пребывали много столетий, и из которого едва-едва вылезли. Такого бы народ нам точно не простил, да и мы сами не смогли бы жить с этим.
Но и это было задачей не из простых. Вся югославянская эмиграция тогда подразделялась на Югославянский комитет, который ратовал за обезличенное объединение всех славян в единое государство без этнических и национальных различий, и сербиянцев — нас, которые считали главенствующей нацией сербов, и только на них возлагали надежды по возможному объединению и руководству им. Комитет то и дело подтачивали склоки и раздоры — а вдруг завтра союзники выиграют войну, и тогда Хорватия присоединится к Италии на правах автономии, приобретёт более выгодное положение, и необходимость в объединении с ненавистными сербами отпадёт?
Не было бы счастья, да несчастье помогло. Немцы профинансировали революцию в России. Царя свергли, посадили под домашний арест, а власть захватил немецкий наймит Ленин, в перечень задач которого, поставленных кайзером, входило прекращение войны на условиях капитуляции.